В этой второй части моего труда мы можем насладиться зрелищем деятельной и живой природы, и, возносясь над широким нравственным миром, открытым для человека, мы увидим разбросанными по плодоносным полям и по зеленеющим скатам те же самые цветы, которые мы срывали в течение только что законченной нами экскурсии. Изучив, таким образом, цветы жизненных садов и наполнив ими гербарий этой книги, мы осмотрим места, их растившие, и моменты их роста по выходе из семечка.

Но хотя бы я и жаждал до бесконечности простора и дальних горизонтов, все же я не чувствовал бы себя способным начертать здесь всей естественной истории наслаждения и составить действительного синтеза великой мировой мозаики, со всеми украшающими ее орнаментами.

Немногие изучения, которыми я заканчиваю эти страницы, могут представить только неоконченные фрагменты здания, только слегка набросанный план того, что создать я не в силах. Я отчаялся бы в себе, если бы не сознавал значение предпринятого мной труда и, представив читателю некую фигурку из терракоты, осмелился бы радоваться его завершению. Впрочем, я был бы, может статься, счастлив, не сознавая собственного заблуждения.

Разнообразные наслаждения, исследованные мной одно за другим, почти никогда не существуют порознь, но, комбинируясь между собой, составляют более или менее сложные формулы. Некоторые наслаждения, точно определенные, носят отдельные наименования, и каждое из них могло бы стать предметом особого физиологического изучения; в состав их входит такая бездна нравственных и физических элементов, что они составляют как бы живой осколок человеческого существования; между тем как существование одинокое, как бы оно ни было сильно и многозначительно, представляет повесть только одной из фибр сердца человеческого.

Начертав здесь описание всех подобных группировок, я представил бы повесть наслаждения в ее кипучей деятельности, – но труд мой все бы оставался трудом аналитического, так сказать, синтеза, в составе которого ясно отражалась бы деятельность анатомического ножа. Не следует предполагать, однако, чтобы в труде умственном человек мог достигать того совершенства, которое рисуется ему в чудном бреду фантазии. Здесь не существует абсолютного анализа, равно как не бывает и синтеза, вполне достойного этого имени. Как бы широко я ни изучал сути наслаждений, все же труд мой оставался бы делом анализа, так как наслаждение не может существовать одиноко, и человек, который рассматривал бы его в отдельности от законного брата его – страдания и от тысячи других физических и нравственных элементов, его усложняющих, не выполнил бы ничего, кроме труда чисто аналитического. Но зачем унывать! Мы способны умом своим заглянуть за пределы материального мира, но мы не в состоянии включить весь космос в один громадный синтез. Когда, взлетев над пространством миров и поднявшись умом до области чистого понимания, мы опускаемся, чтобы отдохнуть, сомкнув концы круга, мы не в силах бываем свести вместе оконечностей неопределенной линии иначе как посредством недоступной уму тайны. Мы смыкаем умственный круг свой в смиренном сознании собственного неведения.

Для изложения естественной истории наслаждений следовало бы предварительно расположить их в те группы, о которых уже говорено мной, и затем составить некоторые правила для их измерения. Можно бы, например, сопутствовать наслаждению во всем течении человеческой жизни, исследуя видоизменения его по климату страны и по возрасту людей. В этом случае была бы описана повесть наслаждений человека от колыбели и до могилы, Можно бы обнять еще более широкое поле для исследований своих, изучая наслаждение во времени и в пространстве, рассматривая его и во всевозможных странах, и в различные эпохи жизни человечества до наших дней. Признав существование общественных сословий, мы могли бы говорить о различии наслаждения по профессиям. Можно изучить его в связи со степенью умственного развития и с утонченностью чувств каждого; можно описывать его и в глуши уединения деревни, и в водовороте столичной общественной жизни. Все это было бы хождением по различным путям, пролегающим по одной и той же стране, ведущей к одной общей им цели. Но подобно тому, как торные дороги, как бы ни были они широки, все же занимают только малую долю той области, по которой проходят, так, путешествуя по дорогам областным и проселочным, по шоссе, от столицы в столицу и по тропе, проложенной крестьянином из одной деревни в другую, мы все же можем составить только топографическую картину местности.

Не имея здесь возможности идти иначе как по одному пути, я избрал сначала путь анализа как дорогу более извилистую и путь более продолжительный, дозволявший мне останавливаться по временам на наиболее интересных для меня пунктах. Теперь, на прощанье с вами, читатели, я приглашу вас полюбоваться со мною великолепным путем синтеза, который величественно и прямо ведет кратчайшим путем к цели.

Понятие «наслаждение» обладает весьма обширной терминологией, посредством которой могут быть выражены все модификации феномена в отношении как интенсивности, так и самой сути его проявления. Предоставляю лингвистам разыскивать в богатой сокровищнице человеческого слова все наименования, даваемые наслаждению, на языках всех стран и всех народов. Я же, со своей стороны, удовольствуюсь здесь указанием на богатство в этом отношении собственного нашего (итальянского) языка. Оставаясь и здесь верным своей программе, я не справлялся ни со словарями синонимов, ни с мнениями ученых, и допросил только собственное сознание правды и то общественное соглашение, которое мы называем народной речью.

Слово «наслаждение» выражает ощущение, легче поддающееся формулированию словом, чем точному определению понятия. Не заключая в себе ничего такого, что могло бы охарактеризовать понятие, слово это может одинаково применяться ко всем видам человеческого удовольствия, и для более точного его определения приходится сопоставлять ему прилагательное или иное слово, характеризующее его свойство. Но по мере того как человек начал нуждаться в иных вокабулах для выражения более высоких степеней приятного чувства, само слово «наслаждение» стало применяться к ощущениям менее интенсивной степени или к менее возвышенным и благородным проявлениям удовольствия. Вот почему говорится «чувственные наслаждения», или «наслаждения плотские» и т. д. Вообще слово это продолжает выражать общность всех тех разновидностей наслаждения, которые уже исследованы мной в этой книге.

Иметь к чему-либо вкус составляет ту весьма мелкую степень наслаждения, которая, как удовольствие весьма живое и отчасти чувственное, вращается в мире наших чувств и обозначает наслаждение наименее интеллектуальное; в области же сердца выражение это относится к наиболее пошлым элементам чувства. В понятии, отвечающем этому выражению, всегда преобладает нечто пластическое, напоминающее о столкновении сердечного чувства с миром физическим, ощущения осязания чего-то полуфактического, полунравственного.

Увеселение – слово, применимое к впечатлению всего приятного вообще. Оно предполагает наслаждение спокойное и продолжительное, не лишенное, однако, некоего оттенка чувственности; оно представляет понятие о сложности нескольких ощущений, и потому его нельзя применить к одному какому-либо разряду удовольствия. Это слово неопределенное и нейтральное по преимуществу.