Вот уже видно их вдалеке,

Черный главарь по-звериному щерится…[37]

В этот момент как раз проезжал распадок – в нем весной бежал веселый ручей, а теперь остался заболоченный участок, который мы лихо перепрыгнули, чтобы не увязнуть. Так что соответствие песни и действительности кое-как режиссером поддерживалось. Татары действительно виднелись вдалеке, не меньше километра до них было. Щерится ли их главарь, с такого расстояния сказать было затруднительно, но и фактов, опровергающих это утверждение, у меня не было. А если рассуждать логически – так скорее да, чем нет. При виде меня ему по-любому щериться надо – не плакать же.

Я тебе по-русски пою,

Но если хочешь, могу по-татарскому…[38]

Татарский только начал изучать, поэтому тут в песне явное преувеличение. Но кроме песни, были дела поважней. Наученный жесткой наукой Ивана Товстого и Сулима, я продолжал движение той же рысью, что и прежде, которой был намерен проехать весь остаток дня. Никакие враги не могли меня выбить из оптимального темпа.

Чтобы меня догнать, им и так пришлось ехать быстрее, чем предписывала многовековая практика конных передвижений. Значит, кони уже притомлены. Догонять меня тоже усилий стоит. Рано или поздно это скажется, а значит, они начнут отставать. Но логика была чужда моим преследователям. Вместо того чтобы развернуться и признать себя побежденными, они метр за метром сокращали разделяющую нас дистанцию. Видимо, неведомый режиссер подгонял их к следующему куплету, где «кто рот раззявит, тот успокоится». Только с «пикой»[39]промашка вышла. Ее, как и тяжелый арбалет, оставил на сохранение товарищам в основном караване. Но поскольку стрела – это уменьшенная копия пики, а стрел у меня аж два полных колчана: в бою боеприпасов много не бывает, – то и тут можно засчитать режиссеру попадание в действительность.

До момента, когда дистанция сократилась до трехсот метров, никаких изменений темпа езды не предпринимал, но затем начал потихоньку разгонять своих коней – так, чтобы не дать противнику сблизиться больше чем на сто пятьдесят. То, что наши скорости выравнялись, стало для преследователей неприятным сюрпризом. Они искренне поверили, что смогут меня догнать, и некоторое время пытались громкими криками и шенкелями взбодрить своих коней, но, разобравшись, их лидер начал уменьшать темп скачки. Мне приходилось чутко реагировать на это. Загонять своих коней, увеличивая дистанцию, было бы верхом глупости. Вскоре мы вернулись к классическому варианту ходкой рыси.

Такое мое вызывающее поведение крайне не понравилось десятнику. Он перестал щериться и дал команду двум своим крайним бойцам увеличить темп. Те, подбадривая коней криками «хура, хура»[40], вновь взвинтили темп.

Пришло время разыграть последний акт этого спектакля. Замысел противника стал мне понятен сразу. Его можно назвать «использование численного преимущества». Эти двое заставляют меня ускориться и держать темп, пока их лошади смогут его удерживать. Остальные двигаются в экономичном режиме. Если мои кони выдержат первый рывок, этот прием повторит вторая двойка. Рано или поздно мои задерганные постоянными ускорениями лошади сдадут, а основная группа попытается захватить мое красивое молодое тело. Такое развитие сюжета меня в корне не устраивало, поэтому темпа езды принципиально увеличивать не стал.

Самым опасным из них был правый от меня конник. Он мог спокойно расстреливать моих заводных лошадей, скачущих справа от меня, а мне в его сторону стрелять было крайне неудобно. Чтоб усложнить ему жизнь, а себе соответственно облегчить, заложил небольшую левую циркуляцию – так, чтобы прикрывать заводных лошадей собой и корпусом коня.

Вследствие этого маневра расстояние с левым всадником начало быстро сокращаться. Он увлеченно принялся осыпать меня стрелами, наивно полагая, что маскхалат – моя единственная защита. Мне приходилось прикрывать щитом в первую очередь коня. Хоть на нем была дополнительная кожаная попона, от прямого попадания она защитить не могла. Одна из его стрел чувствительно ударила меня в левый бок и осталась висеть, запутавшись в маскхалате. Татарин радостно закричал, радуясь своему успеху. Когда мы сблизились на пятьдесят метров, начал стрелять и я. Растянув лук, сделал вид, что стреляю прямо в него, стрелы не отпустил, а провел рукой. Татарин шустро закрылся щитом, но моя стрела со второй попытки глубоко вонзилась не в щит, а в правый бок его коня, рядом с шеей. Лошадь сразу сбилась с хода, ее зашатало. Всадник попытался тут же, на ходу, перепрыгнуть на заводную, но под обстрелом такие трюки редко заканчиваются успешно. Моя стрела в брюхе не улучшила его координации, поэтому он свалился на землю.

Стрела тюкнула меня в спину, напоминая о втором стрелке. Развернулся и пустил в него две стрелы подряд – мне удалось попасть срезнем в голову его коня. Видно, от резкой боли лошадь затормозила всеми четырьмя копытами сразу, а всадник ласточкой спикировал на землю. Но, гад, как-то ловко перевернулся и вскочил на ноги, прикрытый щитом, в который тут же воткнулась моя третья стрела. Меня это огорчило… так хотелось дать кому-то «в голову… заточенной железкою»[41], а тут такой облом. Лошадь не в счет.

Основная группа преследователей оставалась на комфортном для меня удалении в двести метров. Пользуясь краткой передышкой, осмотрел состояние своего подвижного состава. Моя лошадь получила стрелу в круп. Болтающаяся сзади кожаная попона из бычьей кожи не смогла остановить неточно пущенной в меня бронебойной стрелы. Та пришпилила попону к заду моей лошади. Выдернув стрелу и перепрыгнув на заводную лошадь, расширил ножом дырку в попоне и затолкал в рану живицы. Для меня в данной ситуации ранения лошадей были смерти подобны. Но та держалась хорошо. Стрела вошла неглубоко, круглый наконечник мышцы не порезал.

От основной группы преследователей отделилась четверка всадников и прибавила скорость, пытаясь взять меня в клещи, по двое с каждой стороны. Принимать с ними бой было бы безумием. Даже если мне удастся выкрутиться за счет доспеха, лошадям это не поможет.

Поэтому пришлось прибавить скорости, не подпуская их ближе полутора сотен метров. Не мытьем, так катаньем, но преследователи добились своего. Теперь все зависело от лошадей. Первый рывок они выдержат, тут сомнения не было. Но когда отстанут эти четверо и на рывок решится вторая четверка, тут уже все будет зависеть от нюансов, которые в данный момент не видны.

Скакал я долго, перескакивая на ходу с лошади на лошадь, все дальше отрываясь от отставшей четверки, продолжавшей езду рысью. Но все когда-нибудь заканчивается – закончилась и эта гонка. Татарам не было смысла загонять своих коней, они начали резко уменьшать темп, когда почувствовали, что те доходят до предела. Вот мы уже едем легкой рысью, а они постепенно переходят на шаг. Мне бы тоже нужно дать роздых лошадям – второго рывка они не выдержат, это уже и мне стало ясно, а моим преследователям, выросшим вместе с лошадьми, и подавно. Но тогда через десять минут меня догонит основная четверка. Если скакать дальше легкой рысью, это только оттянет неизбежное развитие событий…