Патрик понял, что он не шутит.

— Как прошел ужин у Гарольда? — спросил Джордж. — Гарольд Грин родился в Германии, — объяснил он Патрику. — Мальчишкой он хотел вступить в гитлерюгенд — бить окна и носить ту чудесную форму. Это же мечта каждого мальчишки! Вот только отец сказал, что в гитлерюгенд нельзя, потому что он еврей. От этого разочарования Гарольд так и не оправился. Он настоящий антисемит с налетом сионизма.

— Ты к нему несправедлив, — заявил Том.

— Да, наверное, — отозвался Джордж. — Но какой смысл доживать до старческого маразма, если всегда поступать справедливо?

— За ужином много обсуждали заявление канцлера Коля о том, что его абсолютно шокировала война, разразившаяся в Персидском заливе.

— Думаю, бедных немцев шокировало то, что войну развязали не они, — вставил Джордж.

— За ужином Гарольд удивлялся, что ООН не переименуют в ОБН, Организацию бесполезных наций, мол, практической пользы от нее нет, — сказал Том.

— Лично меня интересует, — Джордж поднял подбородок, — какие шансы против японцев у страны, в которой «индустриальная акция» означает забастовку. Боюсь, я живу слишком долго. Я ведь помню времена, когда наша страна чего-то стоила. Я только что говорил Патрику, что каждому человеку необходимо сделать что-то важное. А тут слишком много пустых прожигателей жизни, которые ждут не дождутся смерти родственников, чтобы позволить себе отпуск подороже. И к моей снохе это, увы, тоже относится.

— Стервятники! — буркнул Том. — А в отпуск пусть едут поскорее. Если банковская система и выдержит, то лишь на какой-то религиозной основе.

— Валюта всегда держалась на слепой вере, — вставил Джордж.

— Такого, как сейчас, не было никогда, — возразил Том. — Никогда так много не принадлежало столь немногим.

— Я слишком стар, чтобы волноваться из-за такого, — сказал Джордж. — Знаете, что я думал? Если попаду на небеса, а я на это рассчитываю, то хотел бы встретить там Кинга, своего старого дворецкого.

— Чтобы багаж вам распаковал? — спросил Патрик.

— Нет-нет, — запротестовал Джордж. — Он и в этом мире распаковал достаточно багажа. Я вообще не думаю, что на небеса берут багаж. Вы согласны? Там, наверное, как прекрасный уик-энд налегке, без багажа.

Подобно скале посреди бухты, Сонни неподвижно стоял у входа в шатер, так что всем гостям приходилось его приветствовать.

— Это же просто чудесно! — доверительным тоном проговорил Жак Далантур и развел руками, охватывая весь шатер.

Словно в ответ на его жест, в дальнем конце шатра заиграл джаз-бэнд.

— Ну, мы очень старались, — самодовольно отозвался Сонни.

— По-моему, Генри Джеймс сказал… — начал посол, прекрасно зная, что это так: цитату, которую отыскал секретарь, он много раз повторял до отъезда из Парижа. — «В богатом на сложности английском мире настоящее всегда предстает в профиль, а прошлое — анфас»{143}.

— Французских авторов мне цитировать бесполезно, — заявил Сонни. — Они выше моего понимания. Нет, верно, английская жизнь сложная и богатая, хотя была и богаче, пока клятые налоги не начали сжирать последнее.

— Ах, — сочувственно вздохнул месье Далантур, — так сегодня вы «делаете вид, что все в порядке»?

— У нас были сложные моменты, — признался Сонни. — Бриджит вдруг взбрело в голову, что у нас мало знакомых, и мы кого только не пригласили. Например, вот тот индийский парень. Он пишет биографию Джонатана Кройдена. Я в глаза его не видел, пока он не приехал сюда взглянуть на письма, которые Кройден написал моему отцу, и — хоть стой, хоть падай — за ланчем Бриджит пригласила его на вечеринку. Боюсь, потом я устроил ей скандал, но это было уже слишком.

— Али, здравствуй дорогой! — поприветствовал Николас Али Монтагю. — Как прошел ужин?

— Очень по-провинциальному, — ответил Али.

— Надо же! У нас было tous ce qu’il y a de plus chic[46], вот только принцесса Маргарет устроила мне нагоняй за то, что я выразил «мнение атеистов».

— При таких обстоятельствах даже я поучаствовал бы в беседе о религии, — сказал Али. — Но получилось бы так лицемерно, что я мигом угодил бы в ад.

— Уверен я в одном: если бы Бога не было, никто не заметил бы разницы, — вкрадчиво проговорил Николас.

— Кстати, я вспоминал вас буквально минуту назад, — сказал Али. — Я случайно подслушал разговор двух стариков, выглядевших так, словно несколько раз упали с лошади. Один сказал: «Я собираюсь написать книгу». — «Прекрасная мысль», — ответил другой. «Говорят, что в каждом человеке есть книга»{144}, — сказал будущий автор. «Хмм, так, может, и мне стоит книгу написать?» — отозвался его приятель. «Ты крадешь мою идею!» — разозлился первый. Разумеется, мне стало интересно, как продвигается ваша книга. Наверняка уже завершена.

— Трудно закончить автобиографию, если жизнь так богата событиями, как моя, — саркастически заявил Николас. — Я то и дело нахожу перлы, которые не могу не добавить, как, например, разговор, пересказанный вами, дорогой Али.

— В инцесте всегда присутствует обоюдное согласие, — со знанием дела проговорила Китти Хэрроу. — Это считается страшным табу, но происходит раз за разом, порой даже в самых лучших семьях, — самодовольно добавила она, коснувшись башни пепельных волос, возвышавшейся над низким лбом. — Помню, как мой собственный отец стоял за дверью моей комнаты и шептал: «Ты безнадежна, никакого сексуального воображения».

— Боже милостивый! — воскликнул Робин Паркер.

— Мой отец был прекрасным человеком, невероятно обаятельным, — заявила Китти, передернув плечами. — Все его обожали. Видите, я знаю, о чем говорю. У детей сумасшедшая сексуальность, они соблазняют родителей. Это все по Фрейду, хотя сама я его книг не читала. Помню, мой сын демонстрировал мне свою детскую эрекцию. Думаю, родителям не следует использовать ситуацию, но понимаю, почему они поддаются соблазну, особенно в тесноте, когда члены семьи живут друг у друга на голове.

— Ваш сын здесь? — спросил Робин Паркер.

— Нет, он в Австралии, — грустно ответила Китти. — Я умоляла его купить ферму здесь, но он без ума от австралийских овец. Я дважды навещала его, хотя на самолете лететь мне тяжеловато. Да и сама Австралия не по мне — сплошной дым барбекю и занудные жены стригалей. Причем самих стригалей не видно. Однажды Фергюс привез меня на океан и заставил плавать с трубкой. Скажу одно — ничего вульгарнее Большого Барьерного рифа я в жизни не видела. Это же кошмар с кричащими цветами: переливчатый синий, жуткий оранжевый, да еще вперемешку, когда в маску попадает вода.