— Смотри, отец, что происходит: 39 уезжают. Я был первым в списке, и я один, который вычеркнут из списка.

Стал успокаивать его. Он ответил:

— Если здесь ко мне так относятся, мне нечего здесь делать, нечего оставаться в Польше.

Ну а третий окончил аспирантуру в Москве, защитил докторскую работу. Учился вопреки провокациям, которые исходили отсюда. Что значит провокации? За месяц до защиты им докторской работы приехал в Москву заместитель директора института по русистике Варшавского университета. Приходит в Московский университет и говорит с профессорами, которые руководили работой сына. Сказал им:

— А вы знаете, кто этот Эдгар Бройде (сыновья носят фамилию матери по конспиративным соображениям).

Ответили — знаем. Прекрасный аспирант, очень деятелен в партийном отношении, был партсекретарем польской группы в продолжении нескольких лет.

— Но он же сын руководителя сионистской организации ТСКЖ{119}, которая в 67-м и 68-м гг. вела борьбу против Польши. А потом я вообще удивляюсь, что у вас здесь столько евреев, у нас их уже почистили...

На советских профессоров это не повлияло. Они сыну сказали об этом, он пошел в польское посольство. Там был очень порядочный человек — культатташе. Он позвонил в университет и сказал — прошу не обращать внимания на то, что говорил приехавший заместитель директора.

Сын хорошо защитил докторскую работу. Приехал в Варшаву. У него была договоренность, что будет работать в Московском университете, но он предпочел поехать в Польшу — направили его в Москву из университета по специальному договору. Однако после возвращения сын побывал в 15 университетах и нигде не мог найти работу. Хотя русисты требовались всюду. Но обычно через несколько дней после восторженных разговоров ему говорили — сожалеем, но вакансий у нас нет. Дошло до тягчайшего положения. Я просто боялся за него. Он сказал — как так, после девяти лет учебы в Советском Союзе я не могу найти себе работы в Польше? Должен жить на деньги родителей-пенсионеров.

В самый последний момент ему предложили наконец должность преподавателя русской литературы в Католическом университете в Люблине. Я об этом не знал. Там сказали, что у них существует порядок, по которому кафедру не предоставляют атеистам, но только верующим. Был только подобный случаи пятьдесят лет назад с известным французским профессором. Тем не менее мы дадим вам работу, не оформляя официально.

Когда он ко мне пришел и рассказал об этом, я ответил ему:

— Нет, сын Домба в социалистической стране не будет преподавать в католическом университете. Это была бы в тысячу раз большая демонстрация антисоциалистическая, чем отъезд из Польши.

Разрешение давалось на отъезд только в Израиль. Долго разрешения не давали, наконец получил его, но на границе хотели снова его вернуть. Он уже не был польским гражданином. Он ответил — отсюда я живым не вернусь, делайте что хотите. Пришло разъяснение из Варшавы, подтвердили разрешение на выезд. Но на чешской стороне его досматривали в продолжении нескольких часов, рассчитывая найти какой-то повод, создать криминальный прецедент, чтобы зацепиться, вернуть. В таком состоянии он уехал в Израиль. Там работает преподавателем в университете в Тель-Авиве.

Товарищам в ЦК я сказал откровенно:

— Перед сыном был выбор — Либо стать преподавателем в Католическом университете, либо быть преподавателем в Иерусалиме. Я предпочитаю последнее. Там он как коммунист, просоветский человек может себя проявить. Здесь работа его в Католическом университете на всю жизнь будет позором для меня и для Польши тоже.

Так получилось с третьим моим сыном.

Много пришлось мне пережить и в связи с работой в Красной капелле. Немецкие товарищи несколько лет назад{120} организовали в Варшаве выставку, посвященную капелле. Пригласили меня, все было хорошо. Получилась чудесная выставка. Но когда Збовид (Союз ветеранов) организовал эту выставку в Кракове, то не только мои снимки, но все, что касалось Домба, было снято. В Збовиде председателем работал все тот же Мочар.

В Варшаве мы остались с женой вдвоем. Без семьи. Тогда в июне 70-го г. я подал заявление о выезде из Польши для соединения с семьей. Мне тогда отомстили. Взяли папочку, мое досье, начали ее наполнять, то было еще время Гомулки. За 7 месяцев накопили бумажонка к бумажонке. Собрали там все — сионист и т. д. Мое мнение, что вот тогда в нашем Министерстве внутренних дел воздействовали на советских коллег, чтобы не выпустить в Москве книгу с упоминанием моей фамилии. Хотя думается, они сделали это еще за год до того, когда я и не собирался подавать заявление о выезде. Потом здесь был декабрь 70-го г., произошли перемены, пришли новые руководители. Товарищи имеют абсолютное доверие ко мне, но ответы на мою просьбу были негативные. Начали этак деликатно тыкать в меня пальцем. Разговоры такие — мы здесь ни при чем, сосед наш не хочет, чтобы вы уехали (сосед — это Советский Союз). Так получал откдз за отказом. В прессе стали появляться выступления, где говорилось о том, что Домба не выпускают из Польши. Так дошло до того, что я дважды обратился к т. Гереку. По всем данным, письма дошли до него. В половине февраля мне позвонили и сказали, что я должен зайти в секретариат ЦК к т. Каня. У нас был очень хороший, дружеский разговор. Он мне сказал так: т. Домб, мы имеем к вам абсолютное идеологическое доверие, так же как и всегда имели его. Надеюсь, вы не подозреваете нас в том, что в вашем деле для нас могут играть национальные вопросы. Ваше дело мы начинаем рассматривать, разбираться. Видим трагедию вашей семьи. Вопрос о вашем отъезде мы понимаем, но он связан с разными вещами. — Здесь я почувствовал намек, что дело зависит не только от наших товарищей, но и от Советского Союза. Он сказал, что мы найдем решение этому вопросу, гуманное в отношении вас, чтобы все было хорошо.

Мы долго говорили о Красном оркестре. Я ему сказал прямо, выложил все, что имел на душе. Рассказал о книге, которая подготовлялась, и о том, что кто-то отсюда, из Варшавы, сказал, что не время и не нужно выпускать ее. Как это повлияло. Сказал о других вещах. Он об этом не знал, и понятно, был удивлен и не удивлен. Встреча кончилась тем, что он мне сказал:

— Теперь дело находится в секретариате. Дам вам мои личные телефоны. По каждому вопросу, связанному с этим, можете обращаться ко мне лично. Все это я буду докладывать на секретариате и т. Гереку. Будьте уверены, что все будет улажено.

Между прочим, он сказал, что, просматривая мои документы, обратил внимание на то, что я получаю маленькую пенсию. Спросил — почему это. Я ему говорю — этот вопрос никогда меня не занимал так уж сильно. В 64-м г., когда я встретил военного атташе Советского Союза, он меня спросил — получаю ли я пенсию из Советского Союза. Сказал, что нет. Мог бы получать там, а когда вернулся в Польшу, естественно, отказался от нее.

— Ну, а как ваше положение? — спросил он.