Они курили, обмениваясь непонятными фразами. То ли это был сленг, то ли там было столько терминов. Одеты были в какие-то бриджи-шорты из обрезанных джинсов, адские мини-юбки, топики на тоненьких бретельках и майки с голым животом, каких бы постеснялась даже Вика.

У некоторых на голове был модный хвост с одного боку. У других косыночка. Валя не удивилась, если бы они шли полуголыми на пляж, но они шли в университет.

Не то чтобы приревновала к ним Дениса, Вика говорила, что «у преподов в глазах защиты от симпотных девок», а показалась себе старомодной провинциальной тёткой, но заставила себя спросить:

– Как пройти в «Стекляшку»?

– В первый гум? – спросила одна из девушек.

Остальные смолкли и поражённо уставились на Валю, мол, как можно этого не знать?

«При чём здесь ГУМ? Он же на Красной площади», – пронеслось в Валиной голове.

– Да вон же, – показало сразу несколько девушек.

Валя пошла к большому зданию, напоминающему неуклюжестью Останкино. Стеклянными в нём были только окна, а на куске, выдвигавшемся вперёд, красовался барельеф с людьми.

И эти бесформенные люди в каком-то овощном гарнире напоминали героев художника Геры, оттяпавшего половину Сониной квартиры. Гера за хорошие деньги рисовал таких к Олимпиаде, вставляя каждому в руки мяч, копьё или весло.

Валя обошла здание вокруг, почувствовала, что внутри совсем не её мир и что «Стекляшка» стоит стеклом между ней и Денисом. Она не решилась войти и поехала в квартиру Дениса, так и не набрав его сотовый.

Скрыв, что была возле МГУ, спросила Дениса вечером:

– Какие у тебя были в детстве увлечения?

– Времени для увлечений было мало. Кружки, секции. Но папа подарил фотоаппарат «Смена» и фотоувеличитель. Я закрывался в ванной, вставал на стремянку, вкручивал в плафон красную лампочку и проявлял собственные фотографии, – вспомнил он.

– Зачем на стремянку?

– Потолки четыре метра, пойдешь знакомиться с родителями, увидишь. Сделали в гостиной второй этаж, а в нём библиотеку. Когда был маленький, забирался туда по лесенке и засыпал, а меня по всему дому искали…

Валя уже знала, что его родители долго работали за границей, пока Дениса пасли любящие бабушки и заботливые домработницы. Что один дед у него из расстрелянных, второй – из расстреливавших.

И в историки он пошёл, пытаясь примирить ветви генеалогического дерева. Но на этом дереве было так аристократично, что Валя ощущала себя лезущей суконным рылом в калашный ряд. Особенно когда фигурировали четырёхметровые потолки и фотоувеличитель с красной лам-почкой.

В Валиной семье вообще не было фотоальбома, а фотоистория исчерпывалась портретами материной родни над её диваном, потёртой родительской «свадебной карточкой» и изображением трёхлетней Вали, прижавшейся к бабушке Поле возле дома в Берёзовой роще.

Ещё было фото класса, где Валя с толстой косой и грустными глазами. И как это мог понять Денис, лезущий на стремянку с красной лампочкой проявлять собственные фотографии?

– А что ты фотографировал? – из вежливости поинтересовалась Валя.

– Например, ледоход! Каждый год все дачники приезжали смотреть ледоход на нашей речушке. Кстати, у русских и финно-угров были ритуалы для ледохода. Просили реку, чтоб ледоход не причинил вреда, клали на льдинку хлеб и соль, бросали монеты. Повязывали на запястья нитки, чтоб отправить их по ледоходу и вода унесла с ними болезни. Наливали воду в бутылки, давали пить детям и больным. Ты видела ледоход?

– Видела, – ответила Валя, но продолжать тему не стала.

– Пора знакомиться с родителями, а то уже совсем неприлично.

– Спалишь шкурку царевны-лягушки, посмотришь на меня глазами своих родителей, всё и кончится…

А слово «ледоход» заколотилось и застучало в голове, словно в блендере делали коктейль с кубиками льда. Так с Валей было перед тем, как снова снился проклятый ледоход. Бабушка говорила, как ледоход приснится, так и дела пойдут, но Вале снился её ледоход.

В Берёзовой любоваться ледоходом выходили все, от мала до велика, тащились даже старики, проводящие весь год на печи да на завалинке. Это заряжало энергией до следующей весны.

Ледоход начинался с дня Никиты Водопола. Лёд перед Никитой Водополом синел, вздымался, а потом течение рвало его снизу и громоздило в заторы. Деревенские пацаны тайно от взрослых бегали в ледоход по льдинам, так же, как тайно от родителей бегали их отцы. А прибежавший первым ходил весь год в героях.

Валя была ловкая, спортивная и в шестом классе побежала с пацанами, показать, что городские бегают не хуже деревенских. Лёд трещал и ревел, душа уходила в пятки, тёмная вода кипела подо льдинами.

Валя бежала уже третьей, хотя пацаны были старше, пыталась обогнать второго, но нога внезапно подвернулась, и она ухнула в реку. Получила соседней льдиной по голове и перестала соображать.

Вцепилась в ближайшую пластину льда, стала подтягиваться на неё руками. Пальтишко и сапоги отяжелели от воды, сердце в ушах ухало как сова, тело закостенело, а пальцы с трудом гнулись от холода. Чудом вползла.

Помочь было некому, пацаны бежали вперёд, не оглядываясь, обернёшься – соскользнёшь в воду. Место на реке выбрали пустынное, вокруг никого.

Валя, раскинув руки, полежала на льдине. Пришла в себя, прокашлялась, потихоньку встала. Голова кружилась, ноги дрожали и подкашивались, но, вымеряя каждый шаг, снова побежала, прыгая только в центр крупных льдин.

Когда доплелась до дома, бабушка Поля всё поняла по глазам. Раздела её догола, метнула на печку чугунок с картошкой, залила кипятком из чайника:

– Не боись, никому не скажу! Мать-то убьёт! Вода утянуть могла, да, видать, пожалела!

Голая Валя стояла, прижавшись спиной к тёплой печке, её бил колотун, а бабушка чистила кривым старым ножом луковицу.

– Не буду лук! Не буду лук! – заревела Валя не столько о луке, сколько обо всём сразу.

– Лук, Валюшка, ртом горький, а кожей сладкий, – успокоила бабушка.

Достала старую страшную тёрку, крупно натерла лук в миску, смахивая слёзы от него. Швырнула в эту миску несколько ложек гусиного жира, замешала с луком, как тесто, натёрла этим Валино трясущееся тельце, обернула простынёй до шеи, а сверху ватным одеялом.

Этот рулет с начинкой из девочки положила на печку и поставила перед носом горшок с картошкой, пар которой велела вдыхать. Жутко воняло луком, руки были по сути связаны, по лицу тёк пот от картофельного пара.

Валя не помнила, как спеленатой провалилась в сон, а бабушка Поля утром погнала её в протопленную по-чёрному баню. Часов в двенадцать в дом ворвалась мать в сбившемся платке с безумными глазами:

– Где Валька?!

– Чё разоралась? – артистично удивилась бабушка Поля.

И кивнула на печку, где намытая розовощёкая Валя лежала в обнимку