Часто заходила речь о фронтовой дружбе, о совсем, казалось бы, неуместном на войне веселье, о полковых обычаях, исполненных блеска и бравады: серебряные канделябры и сервированный хрусталем и фарфором офицерский стол вечером накануне битвы, алые мундиры, золото эполет, медь, сияющая, как зеркало…

– Вам бы очень понравился Гарри Хэслетт, – с печальной улыбкой сказал Септимус. – Прекрасный был человек. Настоящий друг: гордый, но не заносчивый; щедрый, но не снисходительный; храбрый, но не жестокий. Любил пошутить, но всегда добродушно. Октавия его боготворила. За день до собственной гибели она говорила о нем так, как если бы его смерть еще была свежа в ее памяти. – Септимус улыбнулся и уставился в потолок, смаргивая старческие слезы.

Эстер нежно пожала ему руку. Сделала она это совершенно непроизвольно, и он это понял. Костлявые пальцы Септимуса ответили на пожатие. Несколько минут прошли в молчании.

– Они собирались уехать отсюда, – сказал он, наконец справившись с волнением. – Тави была совсем не похожа на Араминту. Она хотела жить в собственном доме; ее нисколько не привлекало всю жизнь оставаться дочерью сэра Бэзила Мюидора и проживать в этом особняке со всеми его экипажами, слугами, зваными обедами, высокими гостями вплоть до членов парламента и иностранных принцев. Это мы сейчас в трауре, а вы бы посмотрели, какая здесь обычно кипит жизнь! Каждую неделю – что-нибудь особенное.

– Майлза Келларда это тоже привлекает? – спросила Эстер, многое теперь понимая.

– Конечно, – подтвердил Септимус с легкой улыбкой. – Как бы он сам мог жить с таким размахом? Человек он состоятельный, но куда ему до Бэзила! Вдобавок Араминта весьма дружна со своим отцом. Так что у Майлза нет никакой возможности отсюда перебраться, да он и сам, по-моему, не хочет. Ничего лучшего он нигде не найдет.

– Кроме чувства собственного достоинства, – сказала Эстер. – Быть хозяином в своем доме – это свобода поступков и мнений, независимость, право выбирать себе друзей, ни на кого при этом не оглядываясь.

– Да, это стоит многого, – печально согласился Септимус. – Когда-то я полагал это высшим благом.

Эстер нахмурилась.

– А как насчет совести? – спросила она как можно мягче, понимая, что ступает на опасную тропинку, где их обоих поджидает множество ловчих ям. – Если вы целиком от кого-то зависите, вы ведь не рискнете явно ему противоречить, даже если он бывает не прав?

Он грустно взглянул на Эстер. Она брила Септимуса и поэтому знала, как тонка его кожа. Он выглядел куда старше своих лет.

– Вы подумали о Персивале и о суде, верно? – Это даже не было вопросом.

– Да… Они ведь все лгали, не так ли?

– Конечно, – согласился он. – Хотя они, наверное, этого и сами не замечали. Так или иначе, а все невольно подлаживались под мнение Бэзила. Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы в чем-то ему перечить. – Септимус улегся поудобнее. – Не думаю, чтобы он мог за это вышвырнуть из дому, но чувствовать изо дня в день его неблагосклонность, постоянно переживать стеснения и унижения – не так-то легко. – Он взглянул мимо Эстер на большую картину. – Быть зависимым – значит быть очень уязвимым.

– А Октавия хотела оставить дом? – спустя мгновение спросила Эстер.

Септимус снова посмотрел на нее.

– О да, она готова была это сделать, но у Гарри не хватало средств, чтобы обеспечить ей достойную жизнь. Бэзил ему не раз напоминал об этом. Видите ли, Гарри был младший сын в семье. То есть наследства он не получил. Отец его был весьма состоятельным человеком. Учился вместе с Бэзилом. Кажется, тот был его фэгом[8], как это водится в школах, когда младший ученик становится полудругом-полурабом старшего… Или вы это и сами знаете?

– Да, – сказала Эстер, вспомнив своих собственных братьев.

– Замечательный человек был Джеймс Хэслетт, – задумчиво произнес Септимус. – Одаренный многими талантами, обаятельный. Хороший атлет, прекрасный музыкант, немного поэт и обладал вдобавок удивительной памятью. Копна белокурых волос и чудесная улыбка. Гарри был очень на него похож. Но все наследство, сами понимаете, досталось старшему сыну. Такова традиция.

В голосе его звучала горечь.

– Октавия многого лишилась бы, покинь она Куин-Энн-стрит. А там бы пошли дети, которых все хотят завести, но не всегда могут обеспечить. Октавия была готова даже к бедности, но Гарри этого допустить не мог.

Септимус еще раз подвинулся, пытаясь найти положение поудобнее.

– Бэзил предложил ему сделать военную карьеру, он готов был купить ему офицерский патент – и купил в конце концов. Гарри был прирожденный солдат. Он умел командовать, и солдаты его любили. Ему очень не хотелось расставаться с Октавией, но, я думаю, Бэзил настоял на своем. Поначалу он вообще был против этого брака, потому что терпеть не мог Джеймса Хэслетта.

– То есть Гарри принял офицерский патент в надежде поправить денежные дела и завести с Октавией свой собственный дом?

Эстер весьма живо все это себе представила. Она знала так много молодых офицеров, что они, точно слившись воедино, образовали перед ее глазами образ Гарри Хэслетта. Помыслы и побуждения молодого человека были ей теперь вполне понятны. Мало того, она гораздо лучше понимала Октавию, чем, скажем, все ту же царящую в гостиной Араминту, или затворившуюся в собственной спальне леди Беатрис, или Ромолу с ее бесконечными придирками к очередной гувернантке.

– Бедняга, – произнес Септимус как бы про себя. – Блестящий был офицер, получал повышение за повышением. А потом был убит под Балаклавой. Октавия так и не оправилась от этого удара, несчастная девочка! Для нее свет померк и мир рухнул, когда она получила известие о его смерти. Даже надежды никакой не осталось… – Он замолчал, охваченный воспоминаниями о том страшном времени и о потянувшейся с тех пор бессмысленной веренице дней. Септимус казался сейчас очень старым и беспомощным.

Эстер ничего бы не сумела сказать ему в утешение, да она и не пыталась. Никакие слова не смогли бы унять эту боль. Поэтому Эстер просто взялась за дело: сходила за чистым бельем и, пока Септимус молча горбился в кресле, сменила простыни и наволочки. Затем принесла кувшин горячей воды, наполнила тазик и помогла Септимусу умыться. Она также забрала из прачечной его чистую ночную рубашку, а когда мистер Терск снова лег в постель, отправилась на кухню, чтобы принести какую-нибудь легкую еду. Потом он уснул и спал около трех часов.

Проснувшись, Септимус почувствовал себя гораздо лучше и был так ей благодарен, что Эстер даже смутилась. В конце концов, сэр Бэзил платил ей именно как сиделке, хотя впервые за все пребывание в этом доме она исполняла свои прямые обязанности.

На следующий день Септимус уже настолько пришел в себя, что, навестив его утром, Эстер обратилась к леди Беатрис с просьбой разрешить ей отлучиться на весь день, с тем чтобы, вернувшись к вечеру, дать Септимусу лекарства и уложить в постель.