Мальчик вскинул ресницы — словно припорошенные сажей.

— Я не смог склеить, не хватило куска. Это другая.

— Как другая?… Откуда?

Он сказал с легкой неохотой, но без задержки:

— Из дедушкиной коллекции.

— Вот как…

Странно это все было. Непонятный ребенок.

— Послушай, мальчик, но зачем? И дедушка… Он разрешил тебе?

— Он умер. Год назад… Он всю жизнь собирал старые пластинки, да теперь мало осталось. Почти все снесли в «комок»…

— Куда?

— В комиссионку.

— Господи… Кто снес?

Он теперь глядел мимо нее. Сказал угрюмо и откровенно:

— Кто-кто… Мать с отцом. С новым… Когда не было денег, чтобы керосинить. Я не успел помешать…

«Как это керосинить?» — чуть не спросила она. Прикусила язык. Нельзя же быть наивнее мальчишки.

— Ну-ка заходи… Как тебя зовут?

— Руслан… — Он не стал упрямиться, прошел за хозяйкой на кухню.

Робко посмотрел на свои перемазанные кеды.

Зоя Ипполитовна положила пластинку на кухонный стол. Подумала: принимать ли подарок? Но сказала о другом:

— Руслан… Прямо богатырское имя. А есть какое-ни-будь… помладше?

Он ответил уже без хмурости, но тихо:

— Раньше было. Дед звал Руськой…

— Что ж, славно, — вздохнула она. Почуяла мальчишечью печаль. — Но скажи… Руська… Почему ты все-таки решил отдать мне эту пластинку?

Он глянул как вчера — прямо и с вызовом:

— Я уже говорил! Я хочу подружиться с вашим Генчиком!

Это «с вашим» грустно согрело ее на миг. Но ответила она

без пощады к себе:

— Тогда и надо было нести пластинку к нему. Боюсь, что сюда он больше не придет.

— Я и хотел к нему! А по дороге встретились эти… ну, с которыми я раньше был. И за мной… За себя-то я не боялся, а пластинка… Третью такую же нигде не добыть, Ну и начал драпать…

Он впервые сказал такую длинную фразу. И, кажется, запыхался. Задышал часто.

— Похоже, что «драпал» ты через угольные кучи…

— Ну да! Там за складами котельная и рядом уголь — прямо курганы. Я думал, те через них не полезут. А Круглый кричит: «Вперед, не отступать!..» Наверно, догнали бы, но тут откуда-то коза… говорящая… Они ее боятся. Она как заблеет: «М-ме-елочь пузатая! Пошли прочь, а то приму м-ме-еры!» Не верите?

— Верю. Генчик про нее рассказывал…

— Ну вот… А я подумал: до вас ближе, чем до него. Лучше не рисковать…

— Возможно, ты правильно подумал. Но сюда Генчик едва ли придет…

Руслан (Руська!..) смерил ее грустным взглядом. Сказал со вздохом умудренного взрослого:

— Да куда он денется? Он без вас не сможет. И без вашего корабля…

И вдруг оживился. В глазах — блестящие точки. И озорное нетерпение:

— А можно мне посмотреть на ваш корабль? Я его только издалека видел, один раз…

— Разумеется, можно. Однако…

— Я понимаю! Руками не буду, только глазами…

— Не в том дело. Подожди… — Зоя Ипполитовна вышла и вернулась с потертым мохнатым халатом, в который заворачивалась после купания. — Вот… На дворе душ, смой с себя хотя бы верхний каменноугольный слой. Надень это и принеси одежду. У меня как раз вода согрелась для стирки… Кстати, и голову тебе вымою, потому что холодная вода твой ежик не возьмет… И не возражать!

Думала, заупрямится. Но он вдруг блеснул белыми зубами. Сдвинул пятки. И дурашливо, так похоже на Генчика:

— Есть, господин адмирал!

И она засмеялась:

— Шагом марш на водные процедуры… мичман Руська.

В этот миг в комнате затрезвонил телефон.

Звонил Генчик. Она поняла сразу, когда еще слов не услышала, а только сопение этого негодника.

— Здрасте… это я…

— Да уж чувствую… — Ох, откуда у нее снова тон строгой тетушки?

— Зоя Ипполитовна, а можно я… появлюсь?

— Что ж, появляйся. Куда тебя денешь…

— А… можно я спрошу?

— Что?

— Мы с вами тогда… поссорились?

Ей бы, старой ведьме, воскликнуть: «Да хватит об этом, Бубенчик! Я тебя жду!» А она:

— Ты сам-то как думаешь?

Опять сопение и вздохи.

— Я думаю, что все-таки, наверно, да…

— Вот видишь! А кто виноват?

— Ну… наверно, все-таки я…

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Ага… Но ведь можно же помириться.

— А что говорят провинившиеся мальчишки, когда хотят, чтобы их простили?.. А?

Он шумно дышал там далеко, в будке телефона-автомата. Может быть, обиделся? Не надо…

Генчик неуверенно хихикнул:

— Динь-дон…

— Что-что? Ох и безобразник же ты!

— Они говорят: «Динь-дон», — уже без робости, от души завопил Генчик в трубку.

— Сию минуту марш на трамвай и — ко мне!

— Я уже там, где пересадка!

— То-то же… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

— У меня, кстати, тоже… — Голос у него прозвучал как-то странно.

— Надеюсь, это не связано со стрельбой?

— Вообще-то… связано. Только не бойтесь, он хороший — этот сюрприз!

— Имей в виду: если опять что-то натворил, будет тебе на орехи!

— Не-а! Вы обрадуетесь! — И гудки.

Прибежал из-под душа Руська. Продрогший.

— Ничего! Сейчас согреешься!

И на радостях Зоя Ипполитовна так взялась за него, что бедняга завопил:

— Горячо же! И глаза щиплет!

— Зато будешь самый чистый Руська на свете…

— Не хочу самый… ай!

Он вертелся, как вьюн, пока она мыла и вытирала ему голову и плечи. Пришлось даже шлепнуть между лопаток. Он не обиделся. Намотал на голову полотенце, выпятил под халатом живот:

— Я похож на турка! Да?

— Самый настоящий турчонок… Ну, пойдем, покажу корабль.

За плечи подвела она Руську к «капитанской» комнате и толкнула дверь. А сама вернулась на кухню. Пусть мальчик смотрит на корабельные чудеса без стесненья.

Зоя Ипполитовна выстирала Руськины штаны и майку,

развесила на дворе. Вернулась. Заглянула в комнату с кораблем.

Руська стоял неподвижно и смотрел. Но смотрел не на бригантину, не на глобусы и корабельные приборы. Вскинув голову, он замер перед фотографией Ревчика.