Он подошел ко мне и взял мои руки в свои.

— Ты мне очень дорога, — сказал он.

— О, пожалуйста, Джонатан… не надо, — с дрожью в голосе произнесла я.

Какое-то время он молчал; я никогда не видела его таким серьезным. Он был сильно потрясен не только случившимся и своей неудачей. В этот момент я поняла, насколько я ему дорога.

Вино согревало меня. Я смотрела на синие языки пламени, вырывавшиеся из поленьев, и мне представлялись всякие картины — замки, яростные красные лица… фигуры, и я подумала: ах, если бы так могло продолжаться вечно!

Такое чувство охватывало меня всегда, когда я была с ним.

Должно быть, прошло около часа, когда Мэг Борроус пришла сказать, что наши вещи уже подсохли и их можно надеть, и предложила нам еще глинтвейна.

Я сказала:

— Нам нужно идти. О нас, наверное, уже беспокоятся.

— Я прикажу, чтобы ваши вещи отнесли в комнаты, — предупредила Мэг, и вы можете подняться за ними, когда захотите.

Джонатан поглядел на меня.

— Пожалуй, мы еще выпьем вашего превосходного вина, — сказал он.

Мэг с довольным видом пошла за вином.

— Нам надо возвращаться, — сказала я.

— Еще немного…

— Нам следует…

— Дорогая моя Клодина, ты, как всегда, озабочена тем, что тебе следует делать, а не тем, что ты хочешь.

— Дома будут ломать голову над тем, что с нами случилось.

— Они, несомненно, могут поломать ее еще некоторое время.

Мэг принесла вино, разлила его и подала нам. Джонатан пил и смотрел на меня.

— Пройдут годы, — сказал он, — но я буду помнить это время, проведенное здесь, когда мы с тобой, выбравшись из реки, сидели, наслаждаясь вином. Этот напиток для меня, как нектар, а сам я чувствую себя Юпитером.

— Я не сомневаюсь, что у вас с ним одинаковые вкусы.

— Ты находишь меня похожим на бога?

— Мне кажется, он постоянно преследовал женщин.

— И делал это в разных обличьях: лебедя, быка… какой дар!

— Можно подумать, что он чувствовал себя недостаточно привлекательным в своем обычном виде.

— Чувствую, мне такой дар не нужен. Я уверен, что и так неотразим.

— Да неужели?

— Почти неотразим, — ответил он. — У меня нет соперников, за исключением унылого Долга, а он, я согласен, соперник серьезный там, где дело касается некоей весьма добродетельной дамы.

— Хотела бы я, чтобы ты был посерьезнее.

— Мне и так приходится большую часть времени быть серьезным. Позволь же мне хоть немного подурачиться. Сейчас я должен отправиться домой. Мне предстоит работа. Ты не представляешь себе, Клодина, как хочется мне быть с тобой, так как в эти минуты я забываю о том, что должен по пятам гоняться за нашими врагами. Ты — искусительница.

— Нет, — возразила я, — это ты соблазнитель.

— Клодина, выслушай меня прежде, чем мы уйдем. Ответишь ли ты мне честно на один вопрос?

Я кивнула.

— Ты любишь меня?

После некоторого колебания я сказала:

— Не знаю.

— Тебе нравится быть со мной?

— Ты знаешь, что нравится.

— Это волнует тебя? Я промолчала.

Обращаясь как бы к самому себе, он сказал:

— Молчание означает согласие. Затем он продолжал:

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о тех часах, что мы провели вместе?

— Стараюсь забыть.

— Зная в глубине души, что, какими бы греховными они тебе ни казались, ты бы ни за что от них не отказалась.

— Хватит допрашивать меня.

— А ты уже и ответила на все мои вопросы. Клодина, что будем делать? Продолжать так и дальше… постоянно видеть друг друга, ощущая, что любовь между нами растет? Неужели ты действительно веришь, что всю свою жизнь мы будем отказывать себе в…

Я встала:

— Пойду переоденусь.

Нам пора возвращаться.

Я поспешно выбежала из зала. Пока я одевалась, меня била дрожь. Грязная, в разводах одежда отнюдь не благоухала, но, по крайней мере, была сухой. Волосы, рассыпавшиеся по плечам, все еще оставались влажными.

Я сошла вниз. Джонатан был уже одет и ждал меня. Джимми Борроус предложил доставить нас обратно на Альбемарл-стрит в его двуколке. Подобное возвращение домой выглядело бы довольно странным, но это было быстрее, чем пытаться найти какой-нибудь другой транспорт.

Когда мы вошли в дом, появилась Миллисент. Она в изумлении уставилась на нас.

— Привет, любовь моя! — сказал Джонатан. — Ты потрясена этим зрелищем, верно?

— Что случилось?

— Упали в реку.

— Значит… на лодке катались?

— Не пешком же мы по воде ходили.

— А что вы делали?

— Гребли… и какой-то идиот врезался в нас.

— Я думала, вы ушли по делам.

— Правильно, по делам. И взяли лодку. Ладно, мы дома, и я хочу переодеться во что-нибудь чистое. Мне нужно снова уйти.

Я поднялась к себе в комнату и сменила одежду. Когда я сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы, раздался стук в дверь, и вошла Миллисент. Мне показалось, что в ее расширенных глазах застыло недоверие.

Она сказала:

— Должно быть, ты очень испугалась.

— Конечно.

— Вы могли утонуть.

— Не думаю. На реке было много лодок.

— Я и не знала, что ты ушла вместе с Джонатаном.

— Мы решили это в последнюю минуту. Я подумала, что неплохо бы выйти… и поскольку Дэвида не было, а ты отдыхала…

Она кивнула.

— Твою одежду теперь остается только выбросить, — сказала она.

— Это уж точно.

Она пожала плечами и вышла. Мне стало не по себе. «Она что-то чувствует — подумала я, — и полна подозрений».

Джонатан ушел и отсутствовал остаток дня. Когда Дэвид вернулся, я рассказала ему о нашем приключении.

— Я думал, что ты сегодня никуда не пойдешь, у тебя ведь было так много дел, — сказал он.

— Я собиралась все подготовить к нашему отъезду, но, поскольку это особый день… Гай Фокс и все такое прочее… я подумала, что было бы глупо не взглянуть на это веселье, и, поскольку Джонатан шел на улицу, он предложил пойти с ним.

Тебе понравилось?

— Чучела и все остальное — да. Что же до купания… гм… оно было не таким уж и приятным.