Я вспоминаю то, о чем поведала мне Тина Маркес. Как было в реальной жизни? Какие ставки он делал в своей телефонной игре? Кому-то же он звонил из телефона-автомата, где его видели. И мог ли он вдруг ни с того ни с сего прийти на церемонию вручения аттестатов? Хотел подчеркнуть всю важность этого события для меня? Но все в поведении отца указывает на прямо противоположные мотивы. Так было или не было? Скорее всего, последнее. Еще одна мистификация, похожая на галлюцинацию, в которую я с легкостью поверила и даже пыталась превратить ее в реальность.

Послышался легкий шорох у нас за спиной. Кто-то зашел на кухню. Мы оба, словно по команде, поворачиваем головы. Так и есть! Мама. Она стоит возле стеклянной двери и разглядывает нас с Весом через стекло с тем любопытством, с каким дети рассматривают животных в зоопарке. На сей раз свой традиционный наряд – просторное платье в гавайском стиле – она заменила на более пристойный ее возрасту прикид: темные джинсы, зеленовато-голубая оксфордская рубашка и со вкусом подобранный (именно со вкусом!) шарф фиалкового цвета, красиво задрапированный вокруг шеи. Лицо ее покрыто старческими пятнами, глаза ввались. Невольно ощущаю нечто похожее на порыв жалости. Сегодня я смутно помню, какой моя мать была раньше, еще до того, как в нашей семье началась череда неприятностей, однако все равно не могу не посочувствовать ей, понимая, как же было трудно маме переделать себя в кого-то другого, который, по ее разумению, совсем не был похож на нее прежнюю.

– Она снова приехала за тобой, – едва слышно роняет Вес. – Приехала, чтобы забрать тебя. Понимаю, она в свое время наделала кучу ошибок (а кто из нас – нет?), и тем не менее она – единственный человек, единственный взрослый человек, который всегда оказывается рядом с тобой. Она всегда приезжает за тобой, в прямом или в переносном смысле слова.

Я почти готова согласиться с ним. Новая Нелл готова к компромиссам. Но тут я вспоминаю, сколько лет мама хранила в неприкосновенности все свои секреты, которые за эти годы уже успели срастись с нею и стать частью ее плоти, как кровь, печень или сердце. И тут же немедленно взбрыкиваю, и от жалости и сочувствия не остается и следа.

Но прежде чем я успеваю ответить Весу, мы слышим шум откуда-то из глубины дома. Мать стремительно поворачивается на крики и почти бегом устремляется туда. Мы с Весом, после короткой паузы, мчимся следом. Что ж, это у нас семейное: мчаться по первому зову туда, где кому-то плохо.

* * *

– Какого черта? – хнычет Питер, полусидя на парадном крыльце, куда его, судя по всему, отправили в нокдаун. Нижняя губа у него кровоточит. Он осторожно трогает ее рукой и снова вскрикивает. – Какого черта? Что за шутки, парень?

Андерсон стоит чуть поодаль, повернувшись к нему спиной. Левой ногой он уперся в опрокинутую скамейку. Он скрестил руки и озирает окружающее пространство с таким видом, словно присутствует на съемках очередной мизансцены и сейчас дожидается своего выхода на площадку для произнесения последней реплики. Челюсти плотно сдвинуты, короткая щетина двухдневной давности топорщится на подбородке. И тут до меня доходит. О господи! Этого еще не хватало! Ведь он думает, что защищает меня. Как будто я просила его об этом!

– Что случилось, Андерсон? – взываю я к нему.

– Он напал на меня! – отвечает тот, вскидывая руки вверх. – Эй, ты! Не буравь меня своим взглядом. Я говорю правду!

– А у тебя какие претензии к Андерсону? – строго вопрошает Рори у Питера. Она словно из-под земли выросла у меня за спиной и тут же бросилась разбираться с обидчиками.

– Этот ублюдок уговорил ее все бросить и уехать, – бормочет Питер, с трудом поднимаясь с пола. Одной рукой он все еще прикрывает нижнюю губу, и я вижу, как тонкая струйка крови стекает ему на запястье.

– Что за фигню ты несешь! – уже не сдерживаясь, орет Андерсон. – Какое отношение я имею к вашему бардаку?

– Он здесь ни при чем, Питер! – говорю я. – Или ты не видел моей записки к тебе? Не читал газету «Пост»? – Судя по всему, думаю я, он единственный человек на свете, кто не читает газет типа «Пейдж сикс». – Если ты ищешь виновных, то взгляни на самого себя.

– Ты ведь не хотела уходить от меня, пока он не стал вертеться вокруг да около, торчал у нас целыми днями, сопровождал тебя везде, когда я не мог, – канючит Питер жалобным голосом, и мне действительно впервые становится его по-настоящему жалко. Так вот чем мы с ним занимались до того, как рухнул мой самолет. Искали себе оправдания. Старались заретушировать и приуменьшить собственную вину. Словом, трудились в поте лица своего, только бы не заметить и не увидеть главного. Того, что лежит на поверхности. Все наши усилия, все наши старания еще больше изматывали нас и загоняли в тупик. – Я старался, ты знаешь! Я старался быть полезным и одновременно не мельтешить у тебя перед глазами, пока ты не поправишься. Но потом тебе стало лучше…

– Мне не стало лучше! – восклицаю я раздосадованно и тут же понимаю, что нет! В каком-то смысле мне действительно полегчало. Может быть, мне бы стало не просто лучше, а превосходно, если бы я сама буквально зубами не вцепилась в свою амнезию. Но вот память вернулась ко мне. Эта поездка перевернула мою жизнь. И вот я стою здесь и сейчас, я чувствую себя сильной и способной на многое. Наверное, пришло время не только вспомнить все, и свое прошлое, и те испытания, через которые мне пришлось пройти, но и подумать о будущем. Я делаю шаг к Питеру. Он стоит, прислонившись к решетке портика. И у него такой потерянный, такой жалкий вид. – К тому же хочу тебе напомнить, – говорю я уже более спокойным тоном. – Я ведь уже однажды выставляла тебя вон из своей квартиры.

– Но ты же простила меня!

Питер заливается слезами, понимая, что между нами все кончено.

– Тебе ясно? – кричу я ему прямо в лицо. И все вокруг вздрагивают. Даже Андерсон, примерявший на себя одну из самых угрожающих своих мин. Даже Рори, которая сейчас стоит передо мной, переминаясь с ноги на ногу, видно, прикидывая, в какие такие подробности своей интрижки с нею посвятил меня Андерсон и в чем именно стоит уже признаваться ей самой. Поздно, милочка! Слишком поздно. Запоздала ты со всеми своими признаниями. Запоздала.

– Что мне ясно? – переспрашивает Питер, и по его лицу я вижу, что ему ну ничегошеньки не ясно. Впрочем, никому из них. Один лишь Вес понимает меня. Они даже не поняли, что память вернулась ко мне, что сейчас я сама могу распоряжаться своими мозгами, вольна заглянуть в любые, даже самые дальние уголки своей памяти, и вопреки всем их усилиям остановить меня и помешать, я обязательно так и сделаю. Вычерпаю все до самого дна.

– Я знаю, что ты – самое обычное дерьмо! – бросаю я ему. – Знаю, что никогда не прощала тебя и даже не собиралась этого делать!

Глаза его вот-вот выскочат из орбит. Мои, наверное, тоже. Самое удивительное, что я даже не осознаю в этот момент, что действительно вспомнила все подробности нашего с Питером расставания. Прав Вес, когда говорил о парадоксальных свойствах нашей памяти. Вот и это воспоминание тоже закопалось где-то в недрах моего сознания, ожидая своего часа, того момента, когда я извлеку его наружу. Я вспомнила все до последнего штриха. И то, как Рори пришла ко мне и рассказала об этой отвратительной интрижке с Джинджер, и то, как Питер сам признался в любви к ней, а потом заявился ко мне однажды вечером, когда я топила свою тоску в вине, и через какое-то время мы с ним рухнули в постель. И я почти сразу же поняла, что совершила катастрофическую ошибку, приняв его обратно. И ребенок… О боже! Ребенок! Да! Я точно помню, что решила оставить его и растить одна.