Сбоку взвился умело пущенный ловким кочевником волосяной аркан, но будто чья-то невидимая рука, возникнув из самой Нави, увела петлю в сторону. Могучий печенег старался направить своего коня так, чтобы оказаться сзади и ошеломить князя урусов ударом по голове, однако его оставшиеся в живых воины стояли спина к спине и не давали свершить задуманное. Но вот двое из тех, кто прикрывал тылы князя, пали, и тогда печенег взмахнул своим большим русским мечом… Через мгновение воин, гарцуя на разгорячённом коне, растерянно глядел на свой меч и не знал, как оправдаться перед разгневанным ханом, который кричал и махал своим клинком над его несчастной головой.

– Что ты сделал, сын хромой лошади и степного шакала, – никак не мог успокоиться Курыхан, – он уже был в наших руках!!

– Хан, я не понимаю, как это получилось, – взмолился воин, опуская могучие плечи, – я хотел только ударить его по голове, чтобы оглушить, но кто-то будто схватил мою руку у запястья и, развернув лезвие клинка, направил его в шею… Я в самом деле не виноват, мой хан!

Владыка хотел привычно снести голову провинившегося, но в последний миг остановился. Его удержало мелькнувшее вдруг воспоминание о битве русских волхвов и его шаманов в Приднепровской степи.

– Если это духи, то им нельзя противиться, – быстро успокаиваясь, проговорил хан. – Урус был храбрым воином, потому духи даровали ему достойную смерть, такова их воля.

Курыхан воздел на свой чуть изогнутый хазарский меч отрубленную голову врага и с победным воплем в радостном галопе помчался по степным холмам вдоль берега ревущего потока. За ним, вторя вожаку пронзительными криками, вытянулись воины личной охраны.

Вражеский клинок умело и быстро отделил голову от уставшего тела, и оно, соскользнув с конской спины, опустилось на сырую холодную землю, обагрив её горячей кровью…

Через какое-то время, очнувшись от промелькнувшего видения, Святослав нащупал меч и был снова готов ринуться в схватку, но вокруг не было никого.

«Наверное, бой отодвинулся, пока я был без сознания», – решил князь. Он поспешил туда, где, как ему показалось, слышался шум затухающего сражения. Бежал он невероятно легко, земля, словно нечто мягкое и живое, пружинила под ногами. Он выскочил на полянку меж высоких кустов орешника, но и тут не оказалось ни самого боя, ни его следов. Быстро оглядевшись, Святослав отметил, что всё пространство вокруг наполнено ярко-синим, но не режущим очей приятным светом. Казалось, сама земля тоже была синей и упругой. Но Святослав не особенно обращал на это внимание, потому что где-то рядом погибали в неравном бою верные побратимы. Он побежал в другую сторону, на ходу зацепился за корневище и упал, но… падения не почувствовал! Синяя земля приняла его настолько мягко, что вместо удара князь ощутил приятное, как материнские руки, прикосновение. Озадаченный Святослав замер на миг, а потом уже нарочно бросился на излучающую синий свет землю. Бросился со всего маху, но опять нечто упругое и мягкое, даже нежное, бережно приняло его. Легко поднявшись, он бросил меч в ножны и не услышал привычного звука, что всегда сопровождал это движение. Тут Святославу вспомнилось видение, как вражеский клинок отсекает ему голову. Потрогал руками, повертел шеей: голова была на месте, да и во всём теле ничего не чувствовалось – ни шрамов, ни боли.

Опять послышался шум битвы, доносящийся откуда-то снизу. Князь недоумённо взглянул под ноги и вдруг увидел под собой землю, могучую Непру-реку, кипящую порогами, и скачущих всадников. Горстка оставшихся в живых русов мчалась в степь, преследуемая печенегами, а у Ненасытецкого порога лежала груда неподвижных тел. Чуть поодаль ещё с десяток, среди которых Святослав больше внутренним чутьём угадал свой обезглавленный труп, а печенежский князь Куря, насадив его голову на свою кривую саблю, с диким торжествующим кликом мчался по приднепровской степи.

«Выходит, я в Ирии?» – мелькнула догадка. И вместе с ней пришло глубинное знание, неразрывно слитое с пониманием и ощущением: он здесь навсегда!

Князь видел всё, но уже ничем не мог помочь соратникам и повлиять на ход времени, протекающий без него.

Святослав видел сверху, как возле княжеской лодьи погибала последняя горстка русов, прикрывающих Предславу. Она успела отразить нападение одного из двух бросившихся к ней кочевников. Но второй коренастый печенег ловким ударом выбил тонкий хазарский меч из руки его жены, и лик победителя расплылся хищной радостью обретения красивой рабыни. Но в тот же миг чело печенега исказилось досадой, потому что короткий тонкий кинжал, молниеносно извлечённый вольной жрицей, она вонзила себе прямо в сердце.

Предслава замертво упадала на белый песок. Только их неродившийся сын всё ещё жил в чреве матери, дёргая ручками и ножками от неотвратимо сгущающегося удушья.

Князя вдруг пронзило острое чувство, нет, не страха, а тоски, безмерной тоски вечности! Там, в земной жизни, осталось то, чего нельзя было оценить в полной мере. Там остались обиды, печали и радости, боль и страдания, счастье и горе. Всё осталось там! Святослав рванул меч, который вышел из ножен легко, без усилий, и с маху рубанул по руке. Синий клинок прошёл сквозь синюю плоть свободно, как через струю тугого морского ветра. Не было ни малейшего повреждения руки, не ощущалось никакой боли. То же повторилось при попытке пронзить себе другие части тела.

Святослав рванулся вперёд, напрягая все силы. Он бежал, падал, снова вскакивал, не чувствуя ни ушибов, ни напряжения сил, ни отдышки от быстрого бега… Вечность, непробиваемая и непреодолимая! Здесь нет сегодня или вчера, здесь нет завтра, здесь есть всегда!

Волхвы говорили, что в Ирии люди живут, радуясь, без болезней и страданий, вместе с Богами и Пращурами. Но он пока никого не видел. И им овладела щемящая безудержная тоска. Хотя так, наверное, не должно быть. Может, слишком свежа ещё связь с землёй, по живому ведь отрубили! Оставалось только ждать, когда о нём вспомнят там, в скоротечной Яви. Когда знакомые или вовсе не знакомые люди пригласят его за свой поминальный стол или призовут в час смертельной схватки. Неведомо откуда Святослав знал, что только с помощью этой незримой нити обращения он сможет оказаться рядом, и радость либо горе людское ненадолго коснётся его бестелесной души. Этого краткого мига ждёт каждая душа в Ирии, и только этим общением может быть счастлива. Страшнее всего, когда о тебе не вспоминают на земле или в иных мирах, тогда Вечность невыносима!

– Услышат ли наши праправнуки невесомые голоса своих предков, позовут ли нас, ведь без этого мы не сможем прийти им на помощь? – спросил освобождённый от тела дух Святослава, обращаясь к воспаряющему подле духу своей последней жены-жрицы, но ответа не расслышал, потому что вокруг всё замелькало и слилось в едином непрерывном движении в какую-то неизмеримую даль.

* * *

Синкел Феофил сидел посреди печенежского стана у цветного войлочного шатра в глубокой задумчивости. Из Приднепровской степи, с дикого поля, дул уже ставший прохладным к ночи ветер. Тревожное ожидание порядком утомило епископа, но всё прочее уже было сделано – с пачинакитами удалось заключить мирный договор с условием, что они не станут переходить Дунай и нападать на Мисию. Частью этого успеха, как всегда, стало привезённое им золото, но не только оно. Всего несколько слов о том, что катархонт россов возвращается домой с малым числом воинов и богатой добычей, зажгли очи главаря пачинакитов блеском охотничьего азарта. Теперь оставалось уповать лишь на терпение. «Что же они так долго, пора уже появиться, наверное, варвары-пачинакиты не могут прийти в себя от свалившегося на них богатства», – едва заметно ухмыльнулся в аккуратно подстриженную бороду синкел.