«Так как вы охотница до трагических историй, расскажу вам ту, которая наделала шуму по всей Москве. Некто Кобылин содержал какую-то г-жу Симон, которой дал в услужение двоих мужчин и одну горничную. Этот Кобылин был раньше в связи с г-жой Нарышкиной, женщиной из лучшего московского общества и очень на виду. Кобылин продолжал с ней переписываться, несмотря на свою связь с г-жой Симон. И вот в одно прекрасно утро г-жу Симон находят убитой…»

Случилось это 9 ноября. Француженку нашли неподалёку от вала, окружавшего Ваганьковское кладбище, у дороги, ведущий к Ходынскому полю. На покойнице были шёлковое клетчатое платье, голубая бархатная кофточка, шапочка синего атласа, под платьем – три юбки и белые коленкоровые панталоны, на ногах – шёлковые белые чулки и тёплые бархатные полусапожки, в ушах – бриллиантовые серьги, на пальцах рук – два «супира» с бриллиантами и розами и золотое кольцо.

Протокол осмотра убитой бесстрастно констатировал: «На передней части шеи, ниже гортанных хрящей, находится поперечная, как бы порезанная, с ровными расшедшимися краями окровавленная рана длиною около трёх вершков: дыхательное и пищеприёмное горло, обе боковые сонные артерии и обе крововозвратные яремные жилы, с повреждением других близлежащих мягких частей и сосудов, совершенно перерезаны. На лбу небольшое, около вершка, продолговатое тёмно-багрового цвета пятно; кругом левого глаза, величиною в ладонь, тёмно-багрового цвета опухоль с подтёками крови, закрывшая весь глаз…»

Из медицинского заключения следователь сделал вывод: женщину сначала зверски били (сломав ей при этом два ребра), потом душили и, наконец, зарезали. Вскоре установили её имя и место проживания.

Подозрение в злодеянии пало на A. B. Сухово-Кобылина и его дворовых. Последние признались в совершении преступления, но вскоре отказались от своих показаний. Судебное разбирательство продолжалось семь лет и окончилось ничем – все были оправданы (Александр Васильевич – по настоянию матери императора, крепостные – в пику её величеству).

Такое решение суда породило множество гипотез о виновниках преступления, которые не решены до сего дня. Для самого Сухово-Кобылина день смерти Луизы Симон-Диманш стал поворотным в его жизни. В декабре злополучного для него года Александр Васильевич писал: «Я твёрдо убеждён, что моя потеря огромна и что я никогда не найду привязанности, которая могла бы сравниться с этой. Только раз в жизни можно быть так любимым, вся моя юность прошла, чтобы вызвать и укрепить эту любовь, я знал это, я в этом слишком уверен, вот почему я позволял себе несправедливость быть к ней небрежным. Только потеряв её, я узнаю и свои ошибки, и величину моей потери».

Впрочем, великовозрастного бонвивана потрясла не столько смерть Луизы, к которой он имел всё-таки какое-то отношение, сколько «потеря лица» в светском обществе, о чём он и поведал спустя четыре десятилетия своему племяннику, писателю Е. А. Салиасу: «День потери любимой женщины был днём жесточайшего немотивированного (!) оскорбления и днём, когда я покинул московское общество и отряс прах от ног моих».

И не покинул, и не отряс, а ещё судорожно цеплялся за него, и это очень важно, так как напрямую связано с нашей темой. На закате своих дней Сухово-Кобылин рассказывал племяннику:

– Твоя мать написала около 1851 или 1852 года очень ловкую сценку из светской жизни. У меня за обедом в интимном кругу зашла о ней речь, и я упрекнул твою мать, зачем она разменивает свой талант на мелкие вещи, а не пишет прямо для сцены. Конечно, стали говорить о сюжете, и я посоветовал написать нечто вроде будущего, то есть зарождавшегося «Кречинского». Спросили лист бумаги, и я начал писать сценарий. В следующую субботу план был готов и одна сцена, которую я, увлечённый планом, тут же и набросал. Я прочёл план и сцену, которая поморила со смеху всю компанию. Сцена эта и теперь жива – это второе явление второго действия, то есть выход Расплюева и его слова: «Была игра».

Так зарождалась бессмертная комедия Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». И как видим, незаурядное это событие напрямую связано с салоном графини Салиас и домом графов Гудовичей.

A. B. Сухово-Кобылин

Что касается духовного перерождения светского фата в глубоко мыслящего человека, то оно произошло не вдруг и не сразу, а связано с обретением писателем смысла своего бытия. В его дневниковой записи за июль 1854 года читаем: «Жизнь начинаю понимать иначе. Труд, Труд и Труд. Возобновляющий, освежительный труд. Среди природы, под её утренним дыханием. Да будет это начало началом новой эпохи в моей жизни. Совершился перелом. Моё заключение жестокое, потому что безвинное – ведёт меня на другой путь…»

* * *

Напротив бывшего владения Гудовичей находится дом № 12, в котором жил великий режиссёр В. Э. Мейерхольд. Из окна своей квартиры Всеволод Эмильевич любил наблюдать за жизнью переулка, называя прохожих:

– Вот идёт М., вот Л., а вот К[49]. «Да, это мы, – говорит их походка, – смотрите на нас, вам повезло, что вы нас видите, мы знамениты…» А я на них гляжу и думаю: как же они будут репетировать и играть с таким ничем непоколебимым сверхуважением к себе. Да ведь их не расшевелишь. Чехов когда-то радовался, что актёры Художественного театра похожи не на актёров, а на обыкновенных интеллигентных людей! Ни черта! Жизнь всё поставила на своё место.

Что же, великие артисты знали себе цену. В день 70-летия Москвина А. Я. Таиров говорил ему:

– В «Фёдоре Иоанновиче» вы произносите: «Я царь или не царь?» Разрешите ответить: «Вы – царь! Вы – царь в Вашем высоком искусстве, потому что по-царски державно владеете всеми его законами и тайнами, по-царски щедро отдаёте его своему народу».

Леонидова К. С. Станиславский называл единственным русским трагиком, а газета «Дейли Уоркер» – величайшим в мире актёром экрана.

Популярность Качалова вообще была запредельной, публика боготворила его. Ф. Г. Раневская, увидев артиста впервые, упала в обморок от переполнявших её чувств.

Наглядным свидетельством огромнейшей популярности многих и многих артистов, ходивших по Брюсовскому переулку, являются легенды и мифы, сложившиеся о них. Интересен случай с И. С. Козловским, о котором поведал Василий Катанян в своих воспоминаниях «Прикосновение к идеалам»:

– С Козловским связана одна из легенд, почему поклонников артистов называют «сырами». Однажды певец, ничего не подозревая, возвращался после спектакля домой, а за ним на почтительном расстоянии шла толпа поклонников. Иван Семёнович завернул в магазин «Гастроном», что был в начале улицы Горького[50], купил сыру и пошёл себе дальше в Брюсовский. Поклонники узнали у продавщицы сорт сыра, купленный их кумиром, и