Отчаявшись дождаться какого-либо ответа на звонок, Марти распахнул дверь. Она заскрипела, уткнувшись в циновку из кокосовой дранки, на которой висело потертое «Добро пожаловать». Брошюры, запихнутые в почтовый ящик, вывалились и попадали на землю. Сломанный ящик с треском покачался и вернулся на свое место.

– Флинн? Шармейн?

Его голос звучал как вторжение; он поднялся по ступенькам туда, где пыль всегда сильно забивала окна полуэтажа, – теперь сквозь них било солнце; голос проник на кухню, где вчерашнее молоко свертывалось на стойке раковины.

– Кто-нибудь дома?

Стоя в коридоре, он услышал муху. Она закружила вокруг головы, и он отмахнулся от нее. Отстав, она загудела по коридору к кухне, чем-то соблазненная. Марти пошел следом, клича Шармейн на ходу.

Она ждала его на кухне, как и Флинн. У обоих было перерезано горло.

Шармейн была сражена рядом со стиральной машиной. Она сидела – одна нога согнута и чуть вытянута – уставившись в стенку напротив. Флинн разместился так: его голова склонилась над раковиной, как будто он собирался сполоснуть лицо. Иллюзия жизни была почти полной, даже хлюпающие звуки воды в ней участвовали.

Марти стоял в дверях, пока муха, не столь привередливая, как он,, летала в экстазе по кухне. Марти просто смотрел. Делать было нечего: единственное, что оставалось, – смотреть. Они были мертвы. И Марти понял, даже не напрягаясь для раздумий, что убийцы были одеты в серое и ушли за угол, держа в руках по мороженому, в сопровождении «Голубого Дуная».

Они называли Марти Танцором из Вондсворта – те, кто вообще его как-то называл, – потому что Штраусс был королем вальсов. Он подумал, а рассказывал ли он это когда-нибудь Шармейн, хоть в одном из писем? Нет, вероятно, не говорил; сейчас было поздно. Слезы начали прочерчивать свои трассы на лице, вырываясь из глаз. Он попытался втянуть их обратно. Они нарушали зрение, а он еще не кончил смотреть.

Муха, которая привела его сюда, снова закружила рядом с головой.

– Европеец, – пробормотал он ей, объясняя, – он послал их.

Муха пролетела взволнованный зигзаг.

– Конечно, – прогудела она.

– Я убью его.

Муха рассмеялась.

– Ты ни капли не знаешь о том, кто он такой. Может быть, он сам дьявол.

– Вонючая муха. Что ты знаешь?

– Не воображай обо мне так много, – ответила Муха, – ты просто дерьмовый бродяжка, и я такая же.

Он посмотрел, как она реет, выискивая местечко, куда поставить свои грязные лапки. Наконец она приземлилась на лицо Шармейн. Как ужасно, что она не подняла лениво руку и не прогнала ее; дико, что она просто разлеглась там, с подогнутой ногой, с разрезом на шее, и позволила мухе ползать по щеке к глазу, по ноздрям, что-то беззаботно пробуя на вкус.

Муха была права. Он ничего не знал. Чтобы им выжить, ему нужно вырвать у Мамуляна секрет жизни, потому что это знание было силой. Кэрис все время была умней его. Не закрывала глаз и не отворачивалась от Европейца. Единственный путь стать свободным от него – это узнать его, глядеть на него так долго, насколько позволит мужество, и разглядеть его каждую жуткую деталь.

Он покинул любовников на кухне и пошел на поиски героина. Ему не пришлось искать долго. Пакет был во внутреннем кармане пиджака Флинна, предусмотрительно сброшенного на софу в передней. Положив его в свой карман. Марти пошел к главной двери, осознавая, что выход из этого дома на открытое солнце был равносилен приглашению на обвинение в убийстве. Его увидят и легко опознают: полиция прибудет за ним через несколько часов. Но от этого никак не избавиться; бегство через черный ход выглядело бы еще подозрительней.

У двери он затормозил и схватил брошюру, которая выскочила из почтового ящика. На обложке было изображено улыбающееся лицо евангелиста, некоего Преподобного Блисса, который стоял с микрофоном руке, подняв глаза к небесам. «Присоединяйтесь к Толпе, – объявлял плакат. – И Почувствуйте Силу Господа в Действии. Услышьте Слово! Почувствуйте Дух!» Он убрал его в карман для будущих ссылок.

На обратном пути в Килбурн он остановился у телефонного автомата и сообщил об убийстве. Когда его спросили, кто говорит, он сообщил, сознавшись, что был отпущен на поруки. Ему приказали зайти в ближайший участок; он ответил, что так и сделает, но сначала утрясет кое-какие личные дела.

Пока он ехал в Килбурн через улицы, теперь захламленные манифестантами, все его мысли обратились на то, чтобы узнать местонахождение Уайтхеда. Где бы старик ни был, рано или поздно там будет и Мамулян. Конечно, он попытается заставить Кэрис найти отца. Но к ней у него есть еще одна просьба, такая, что потребуется весьма большая убедительность, чтобы она захотела ее исполнить. Ему придется отыскивать старика с помощью своей собственной изобретательности.

И только когда он доехал и заметил дорожный знак, указывающий направление к Холборну, то вспомнил мистера Галифакса и клубнику.

Марти почувствовал запах Кэрис, как только открыл дверь, но несколько секунд он полагал, что она готовит свинину. Лишь подойдя к кровати, он увидел ожог на ее раскрытой ладони.

– Со мной все в порядке, – сказала она ему очень холодно.

– Он был здесь?

Она кивнула:

– Но теперь ушел.

– Он не оставил мне никакого послания? – спросил он, искривляясь в улыбке.

Она села. С ним происходило что-то жуткое. Голос был странен, а лицо – цвета сырой рыбы. Он встал подальше от нее, как будто легчайшее прикосновение могло разрушить его хрупкость. От его вида она почти забыла о жажде порошка, которая все еще ее терзала.

– Послание для тебя? – переспросила она, не понимая. – Зачем? Что случилось?

– Они мертвы.

– Кто?

– Флинн. Шармейн. Кто-то перерезал им горла.

Его лицо было на волосок от того, чтобы обрушиться, смыться. Без сомнения, то была самая низшая точка, надир.

Ниже им падать некуда.

– О, Марти...

– Он знал, что я собираюсь вернуться домой, – сказал он. Она пыталась различить в его голосе обвинение, но не нашла. Тем не менее начала защищаться.

– Это была не я. Я даже не знаю, где ты живешь.

– Но он знает. Я уверен, что это его дело – знать все.

– Зачем ему было их убивать? Я не понимаю.

– Ошибочная идентификация.

– Брир знал, как ты выглядишь.

– Это сделал не Брир.

– Ты видел кто?

– Думаю, да. Двое мальчишек, – он выудил из пиджака брошюру, которую нашел у двери. «Убийцы принесли это», – подумал он. Что-то в их серых костюмах и в этом сияющем нимбе золотых волос выдавало евангелистов близкого конца, свежелицых и мертвящих. Европеец, наверное, был в восторге от такого парадокса?