— В далеком детстве я играл бесконечные гаммы, но при этом слабо надеялся, что со временем это может пригодиться, — улыбнулся в ответ герцог и нежно потерся носом о шею девушки. — Никуда ты не пойдешь. Разве что можешь вернуться в кровать.

Эмили откинула голову на его плечо, подставив шею ласкам.

— Время вышло, — сказала она. — А что, если сюда придет Пенфелд? Он наверняка уже хватился тебя и сейчас рыскает по всему дому.

Джастин придвинулся ближе, заиграл бедрами, потянул вверх рубашку и промурлыкал:

— Спешу вас заверить, что много времени это не займет, хотя спешить нам некуда.

Впервые после возвращения хозяина Гримуайлда из дальних странствий в доме воцарились мир и покой. Домашним и слугам Джастин объяснил временное исчезновение Эмили кратко, без лишних слов: «Заблудилась». Истинное значение этого слова знали только сам герцог и его возлюбленная, которая на самом деле могла безвозвратно «заблудиться» в жизни. Матушка и сестры с мужьями проявили редкостный такт и не предпринимали попыток выяснить все обстоятельства. Их вполне устраивала возможность пожинать плоды доброго расположения духа молодого герцога.

В гостиной теперь постоянно звучала музыка и звенел веселый смех. Джастин и Эмили охотно соглашались играть в карты с Лили, радостно присоединялись к Эдит, когда в очередной раз ей взбредало в голову петь трио, и помогали Миллисент распутывать узлы и сматывать в клубки шерсть для вязанья. Каждое утро можно было наблюдать одну и ту же картину: Герберт и Гарви с высоко поднятыми головами шествовали в контору «Уинтроп шиппинг», гордо демонстрируя окружающим красивые кожаные портфели, подаренные Джастином. В конце концов сдался и Гарольд. Ему осточертело одиночество, и, недовольно ворча и стеная, он отправился подыскивать работу на фондовой бирже.

Все чудесные превращения, конечно, можно было объяснить непредсказуемостью герцога. Но слуги не пытались искать тому причин, поскольку новый настрой в доме принес им щедрые премиальные, а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Если даже это связано с умственным расстройством, считали слуги, ничего страшного.

Однажды после обеда Пенфедд стоял у высокого окна, выходившего в сад, и молча разглядывал голые деревья. К нему присоединилась герцогиня, и вдвоем они стали наблюдать за Джастином и Эмили, бегающими взапуски вокруг замерзшего фонтана. За ними гонялся, заливаясь басовитым лаем, неимоверно возбужденный Пудинг. Веселая троица устроила такую кутерьму и получала столько удовольствия, что на душе становилось легко и радостно, будто наступила весна. Герцогине казалось, что вот-вот прямо на ее глазах начнут набухать зеленые почки на пока еще мертвых деревьях.

От быстрого бега и легкого мороза Эмили разрумянилась и была похожа на дивный бутон, внезапно расцветший в зимнем саду. Она попыталась укрыться за голыми ветвями можжевелового куста, но Джастин схватил ее за капюшон плаща и вытащил из убежища. Их головы сблизились, дыхание смешалось, девушка перестала смеяться и закрыла глаза.

Герцогиня шумно вздохнула; в этот момент Пудинг посчитал, что его обошли вниманием, и просунул слюнявую морду между герцогом и девушкой. Пенфелд выхватил из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб.

По-видимому, парочка заметила белое пятно, мелькнувшее в окне, и оба виновато посмотрели вверх. Эмили вырвалась из объятий Джастина, приветливо помахала рукой, склонилась над псом и ласково потерлась щекой о короткую шерсть. Пенфелд потянул носом воздух и степенно изрек:

— До чего приятно видеть человека, принимающего столь близко к сердцу свои обязанности.

Сузив глаза, герцогиня подозрительно оглядела толстого слугу, но не стала возражать.

— Да, действительно приятно, на редкость приятно.

Парочка возле фонтана продолжила игру как ни в чем не бывало. Днем они свято соблюдали правила приличия, являя собой образец отношений между строгим, но справедливым опекуном и во всем послушной девицей, так что никому не приходило в голову в чем-то их заподозрить; никто не видел, как Эмили нежно ласкает носком туфли ногу Джастина под прикрытием длинной скатерти, либо как он передает ей под столом козырного туза, чтобы девушка могла выиграть партию. Время отсчитывали не часы в высоком деревянном футляре, а минуты, истекшие между парой поцелуев украдкой, и оба ждали того блаженного часа, когда Эмили, с утомленным видом пряча зевок за носовым платком, извинялась, желала всем спокойной ночи и поднималась в свою комнату.

Потом она лежала с широко открытыми глазами, дрожа от нетерпения и выжидая момент, когда в доме воцарится полная тишина. Тогда тихо скрипнет дверь, войдет Джастин и сразу упадет в ее объятия.

Весь день герцог наслаждался обществом Эмили, а по ночам мог любить ее открыто и страстно. Он чувствовал себя на седьмом небе от счастья, самозабвенно отдавался ей душой и телом. Никогда прежде не мог он себе и представить, что жизнь способна доставить столько радости и удовольствия. Эмили, чудо из чудес, не знала никаких преград в любви, как не знала страха в жизни, и вдвоем они смело экспериментировали.

Однажды поздно ночью мирно почивавший дом был разбужен страшным грохотом падающей тяжелой мебели и бьющегося стекла. За дверью спальни Эмили собралась толпа домочадцев. Заходили ходуном панели из черного дерева под кулаком Гарольда.

— Эй, где вы там? Откройте! Что происходит? Вы еще живы? — орал во всю глотку новоиспеченный биржевик.

Под натиском Гарольда дверь приоткрылась, и миру явилась пунцовая, донельзя смущенная Эмили. Перед ней предстала шумная толпа в ночных колпаках и рубашках, состоявшая из семейства Джастина в полном сборе, Пенфелда и самых отважных слуг. Девушка тряхнула головой, откидывая с глаз растрепанные волосы, нервно засмеялась и поспешила успокоить взволнованных домочадцев.

— Не беспокойтесь, прошу вас. Я сама во всем виновата. Привиделся кошмар, я стала метаться в кровати, выпала оттуда и сбила прикроватную тумбочку.

Эмили хотела было поправить ленточки на ночной рубашке, но в ужасе поняла, что в спешке надела рубашку задом наперед, так что ленточки оказались на спине.

Одна из горничных проявила инициативу:

— Не волнуйтесь, мисс, ничего страшного. Сейчас принесу щетку и все уберу.

— Нет-нет, не надо, лучше утром, — охладила ее трудовой порыв Эмили и слегка притворила дверь. — Сейчас поздно, я очень устала, утро вечера мудренее.

В дело вмешалась хозяйка дома, напоминавшая в этот драматический момент разгневанную Медузу: локти торчком, седая голова в папильотках, кулаки подпирают крутые бедра. Эмили отвела глаза, опасаясь, что яростный взгляд герцогини способен превратить ее в нечто гораздо худшее, чем камень.

— Где мой сын? — грозно вопросила герцогиня. — От такого грохота, я полагаю, даже мертвые могут восстать из фобов.

— Мой господин спит крепким сном, — поспешил вмешаться верный Пенфелд.

Все недоуменно на него уставились, даже у Эмили отвалилась челюсть. Подобная небылица в голове не укладывалась. Однако никто не посмел уличить Пенфелда в явной лжи. Даже в мятой ночной рубашке и криво сидящем на голове ночном колпаке толстый слуга хранил чувство собственного достоинства и выглядел человеком, которому нельзя не верить.