Когда начались гонения на Библейское общество с обвинениями в распространении вольнодумства, в умножении расколов и т. п., Невзоров встал на защиту его. Он написал митрополиту Серафиму письмо, в котором не без язвительности выражал удивление, почему не преследовали мистических книг в свое время, когда они выходили из печати. «Ваше Высокопреосвященство, – писал Невзоров, – могли сие делать при начале, имея по духовным делам всегда сильный голос, который, соединяя с ревностью, ныне вами обнаруженною, всегда мог иметь свою цену и вес». Напоминал он Серафиму о членах «Дружеского ученого общества», причем замечал: «Вы, конечно, не почтете за стыд признаться, что вы много им одолжены и нравственным и физическим воспитанием, и многими с помощью их приобретенными познаниями», а ведь они были издателями мистических масонских книг. «Когда вы у них учились, – открыто спрашивал Невзоров Серафима, – то учили ль они вас искажать святость книг Божественного откровения и преподавали ль вам явные и возмутительные лжеучения, противные церковным и гражданским постановлениям? Напротив того, не всегда ли они учили воспитанников своих быть честными гражданами Общества, добрыми сынами Отечества, верными подданными Высочайшей власти, истинными христианами и приверженными к Церкви?.. Не они ли поставили крепкую преграду разливающемуся лжевредному вольтеровскому просвещению, распространивши, с пожертвованием собственности, истинный свет Евангельского учения изданием Богодухновенных книг?..»[401]

Пользуясь случаем, Невзоров в этом же письме выступил с обличением монахов в лицемерии, которое приводит к неизбежному соблазну мирян. «Что делают ныне, – спрашивает он, – когда придут посетители в монастырь? Им показывают богатые и огромные здания, множество серебра и золота, парчей, жемчугов и драгоценных камней! А монахи все выглажены, выряжены, с кудрявыми длинными волосами, с искусством по плечам расположенными, сыты, статны, молоды, дородны, одним словом: прелесть на вкус многих… Монахини вместо клобуков распускают длинный флер до самых пят. Многие из них шнуруются… Монастыри щеголяют модами…»

Верный заветам масонства Новикова и Лопухина, Невзоров стал подозрительно относиться к масонским течениям в России после Наполеоновских войн: с одной стороны, ему чужды были политические тенденции некоторых масонских лож, с другой – он не мог сочувствовать и каббалистике, отвлекавшей от здоровой общественной работы в духе христианства. Он находил, что новые масонские ложи уже «не походят на те, в которых он учился, и они весьма далеки от того духа, который должен царствовать особенно в таковых собраниях… О сущности христианства тут мало было слышно, а по всему видимому члены таковых собраний занимаются одною пустою суетностью и какими-то загадочными познаниями каббалистическими, алхимическими и тому подобными, которых, как наверное можно сказать, они ни сами не разумели и других только в грех неведения вводили». Враг «бесплодного увлечения» алхимией, каббалистикой, магнетизмом и златоделанием, Невзоров считал необходимым бороться с этим «мнимым» свободным каменщичеством, но после закрытия «Друга юношества» и «Сионского вестника» он уже не имел возможности выступать в печати и поневоле должен был ограничиваться формой писем и посланий, которые, видимо, распространялись в рукописях заинтересованными кругами.

Не сочувствуя, как истинный масон, каким бы то ни было проявлениям революционного духа в области политики, Невзоров, однако, понимал социальные и экономические причины революционных движений и находил им некоторое психологическое оправдание. В этом отношении любопытно его письмо к князю А. Н. Голицыну 13 сентября 1890 года: в нем высказано много крайностей, тон его истерический, чувствуется вражда к просвещению, не основанному на религиозном начале, но вместе с тем есть и вполне здравые мысли. Основная идея этого письма заключается в том, что «дела нестерпимые правящих производят мятежи». Среди этих «нестерпимых дел» Невзоров намечает увеличение налогов, падающее своей тяжестью главным образом на неимущие классы, затем «великолепие и щегольство во всех родах установлений», театры, которые «для посетителей и семейств их служат поводом к разврату: для крестьян разорением, для лошадей, кучеров, лакеев и полицейских команд каторгою» и т. п. Вместе с тем он называет университеты, духовные академии, лицеи, благородные пансионы при университете «алтарями ложного просвещения», от которых ближним «кроме великого вреда пользы почти нет никакой». Он приветствует учреждение Священного Союза, главная цель которого, по его словам, «править государством по-христиански», но с грустью замечает, что эта высокая цель «всюду пренебрегается» и «от кровопийственных притеснений и налогов», естественно, рождаются революции[402]. Так причудливо переплетались в Невзорове и радикальные мысли, и реакционные настроения.

27 сентября 1827 года Невзоров умер в большой бедности. На памятнике его в Симоновом монастыре высечены между прочим следующие слова: «Здесь лежит тело любителя истины, Максима Невзорова»[403]. С. П. Жихарев в своих «Записках» тоже подчеркивает эту сторону характера Невзорова. «Что за умный и добрый человек этот Максим Иванович, – говорит Жихарев. – Каких гонений он не натерпелся за свою резкую правду и верность в дружбе, как искренно прощает он врагам своим и как легко переносит свое положение! При всей своей бедности он не ищет ничьей помощи, хотя многие старинные сотоварищи его, как, например, Иван Петрович Тургенев, Иван Владимирович Лопухин и Походяшин, принимают в нем живое участие и желали бы пособить ему. Ходит себе в холодной шинелишке по знакомым своим, большей частью из почетного духовенства, и не думает о будущем; говорит: “довлеет дневи злоба его”»[404].

Действительно, Невзоров был масоном старого закала, каких становилось в эпоху Александра все меньше и меньше. Искание истины было вообще характерной чертой старшего поколения масонов; эту истину они искали в небе, с которым сливались в минуты мистических восприятий, искали и на земле, к которой стремились привить «небесное», в виде чистого христианского учения, не тронутого «внешнею церковью». Мистика и жажда общественной работы были их постоянными спутниками: они не жертвовали ради мистики служением ближнему, но и не пренебрегали мистическими переживаниями. Бескорыстие, независимость от сильных мира сего, глубокая образованность, непоколебимая честность, сознание долга – все это было предметом их нравственного культа, и всем этим отличался Невзоров как представитель масонства.

Как журналист, как писатель, Невзоров не мог оставить по себе памяти: он не имел ни дарования сатирика, которым хотел порой быть, ни дарования публициста. Но и здесь, как мы видели, он обнаружил горячую веру в свои убеждения и ни разу им не изменил во имя посторонних соображений. Понимая масонство как идейную борьбу, Невзоров до конца жизни остался бойцом за идеи старого масонства против воинствующего духовенства, против новой формации масонов и даже против правительства. Борьба была непосильна, но до отчаяния Невзорова не довела, и от нее он все-таки не отказался до самой смерти. Во всех этих отношениях Невзоров был типичным учеником новиковской школы и с этой стороны вполне заслуживает быть вписанным в историю русского