Англичане и французы требовали денег и собрались перебить своих шведских командиров. Но деньги частично были отданы шведам, остальные же куда-то исчезли. Наемники бросились в шведский лагерь и в поисках денег распотрошили повозки Делагарди. Потом они перешли к русскому обозу. Русские стали сопротивляться. Началась драка, переходившая кое-где в вооруженные схватки. Посреди окровавленных трупов, стонущих и умирающих раненых происходила жестокая и постыдная свалка из-за денег. Деньги были отданы шведским генералам, но они пытались обмануть наемников. Теперь наемная солдатня грызлась между собой и обдирали русских, переворачивая возы. Русские схватились за топоры. Началась бойня.

Распад союзной армии и предательство шведов оставили русских в безвыходном положении. Москва снова оказалась почти беззащитной. Дмитрий Шуйский приказал войску отойти ближе к столице. Ратники спешили укрыться в окрестных лесах. Многие разворачивали коней и, не слушая больше никого, скакали кто куда считал нужным. Пехотинцы из разных городов, подобрав по пути что было можно, стайками, по двое, по трое уходили домой. Разбежалось и большинство шведов, очищая дорогой попадавшие под руку русские деревни. Крестьяне прятали в лесах жен и детей. Собирались, хватая топоры, вилы и дубины.

От главного воеводы Дмитрия Шуйского ратники отвернулись, включая его личных слуг, охранников и холопов. Все разбежались куда глаза глядели. Осрамившийся, перепуганный полководец поскакал в сторону Москвы, но сбился с пути. Завяз в болоте, потерял сапоги. Затем остался без боевого коня. Сведя где-то тощую крестьянскую лошаденку, погнал ее ближе к златоглавой белокаменной столице, к дому, где пряталась по углам жена-отравительница, к Кремлю, где с оставшимися слугами и боярами сидел угрюмый царь, старший брат Вася.

Воевода Валуев ждал вестей от князя Дмитрия Шуйского, сидя в своем укрепленном остроге. Однако вестей пока не было никаких. Увидев из-за деревянных стен острога разъезжающих по окрестным селам польских гусар и марширующих жолнеров, горячий по натуре, смелый воевода выбрал время, когда поляки довольно густо скопились неподалеку от острога. Он приказал навести несколько пушек в том направлении.

– Пали! – крикнул Валуев пушкарям и, отворив ворота, во главе своей дружины выбежал и ударил на польский отряд. Яростно рубя саблями, бердышами, уставя пики и стреляя из пищалей, ратники из острога обратили поляков в бегство. Они гнали врага некоторое время, но скоро заметили приближение основного польского войска.

– Братцы, придется засесть в остроге, вертаемся обратно, – приказал воевода. – Что ж, будем биться с ляхами до конца. Отдадим жизни свои за отчину подороже.

Когда польское войско, приблизившись, обложило острог, Жолкевский подозвал старого ненавистника Шуйских, бывшего воеводу крепости Орешка на Неве, «тушинца» Ивана Салтыкова.

– Мне рассказали про вылазку воеводы, что засел в остроге, – сказал гетман Жолкевский. – А не знаете, пан боярин, какова у него дружина и сколь многочисленна?

– Довольно крепкая и немалая рать, ясновельможный пан, – отвечал Салтыков, прищурив масляные от льстивой угодливости глаза, – а воевода опытный, Валуев Гришка. Он тут понаделает нам неприятностей, ясновельможный пан. Упрямый и свирепый, как бык. Конечно, ваше войско возьмет его паршивый острог… даже, говоря правильнее, не острог, а острожек… Но драка будет жестокая, много наших, вернее, ваших, пан гетман, ляжет здесь, на этой дороге… А оставлять нельзя. Сзади налетит. Да у него и пушки есть, у черта кирпатого…[107]

– Так ли уж он предан Шуйскому? За что он столь яростно его обороняет? Не родственник ли?

– Ах да что вы, ясновельможный пан! Валуев ненавидит старого дурака не меньше меня. Особенно после того, как вся семья их, сговорившись, извела от зависти Михайлу Скопина…

– Они просто болваны, эти Шуйские! Погубить одаренного молодого воеводу… хотя нам это очень на руку… Так попробуйте уговорить его… как там…

– Валуев, ясновельможный пан гетман.

– Объясните, что мы против засилья на Москве Шуйских. Пусть москвитяне присягнут королевичу Владиславу. Королевич перейдет в православие и будет московским царем. Что ж тут плохого? Вот у нас же сидит на троне Сигизмунд. Он католик, но он не поляк, а швед. А его дядя, шведский король Карл, не католик, он лютеранин-протестант. В Европе так нередко бывает. А если вместо Шуйского коронуют Владислава, на всей Руси воцарится спокойствие. Король Сигизмунд заключит с Московией вечный мир и договор свяжет два государства в дружественный союз. Объясните Валуеву, пан боярин. Может быть, удастся его убедить…

– Ох, боюсь, ясновельможный пан гетман. Горяч больно ретивый боец Валуев – как бы не повесил… Я его знаю с давних пор. Считает: если присягнул, значит, надо честно исполнять свой долг и никаких уклонов.

– О, нам бы побольше таких честных воевод! Однако попытайтесь, пан Салтыков. Я дам вам почетное сопровождение. Возьмите десяток русских ратников. Возьмите белый платок и машите им. А для торжественности позади вас поедут гусары – без пик и мушкетов, с одним красным прапором.

– Господи, спаси, сохрани и помилуй, – вздохнул Салтыков, крестясь. – Авось пронесет. Лишь бы сразу не угробил, чертов кум.

Из польских рядов выехал трубач и несколько раз звонко протрубил в медный рог. Затем появился на высоком коне Салтыков, сняв шапку, чтобы легче было узнать. Он размахивал куском белого полотна, возвещавшим, что едет парламентер. За Салтыковым в некотором отдалении вытянулась шеренга всадников – польских гусар без оружия, всем видом изображая мирные намерения. Красный треугольный прапор на длинной трости трепетал на ветру.

В остроге зашевелились, стали высовываться из-за частокола. С любопытством разглядывали приближающегося переговорщика.

– Григорий Леонтьевич! – дребезжащим от страха голосом кричал Салтыков, все махая белым платком. – Прикажи не стрелять! Я на переговоры к тебе послан от гетмана. Позволь я в ворота твои войду – хошь один, хошь с двумя холопьями…

– Что ж, заходи, Иван Салтыков, – ответил насмешливо Валуев, поднявшийся на возвышение за частоколом, где была установлена пушка. – Послушаем, о чем нас желает известить сам пан гетман…

– Ясновельможный, коронный пан гетман-то, – жалобно подправил титул Жолкевского Салтыков, слез неловко с лошади, чуть не упав (его подхватили с двух сторон двое его холопов), и, прихрамывая, вошел в приоткрывшиеся ворота. За ним двое его парней дворовых. Остальное сопровождение терпеливо ждало в поле.

Спустя приблизительно час, Салтыков с холопьями вышел из острога. Боярин мелко крестился с явным облегчением. Видимо, весть о разгроме русской армии из-за бездарного управления Дмитрия Шуйского сильно поколебала стойкость осажденных.

В разговоре о положении Москвы, государства и о надоевшем всему населению царствовании Шуйского «тушинец» клятвенно обещал, что король снимет осаду со Смоленска и вернет все русские порубежные города, едва страна присягнет Владиславу. Салтыков поведал воеводе Валуеву о русском посольстве к польскому королю, состоявшем из мятежных бояр и дворян и возглавляемому патриархом Гермогеном. Валуев поддался на уговоры и заявил, что признанает смоленское соглашение. Но напомнил о продолжении войны с самозванцем «Димитрием Ивановичем», в чем Салтыков его с готовностью поддержал.