На днях, говорит. Срок у нас на 11 мая, плюс-минус, сама знаешь.

«Ну, – спрашиваю я, – и чего тебе от меня надо, говори!»

«Мертворожденного», – отвечает она и так мне в глаза смотрит, вроде спрашивает, поняла ли я.

Я поняла.

«Подмену сделать, значит», – говорю.

«Именно. Мы тоже ждем, но два роддома – надежнее. Где первый мертвячок родится, там и будем подменивать».

«А если девица ваша еще не разродится к тому времени?»

«Ну ты как скажешь! Стимуляцию сделаем, не понятно, что ли? А ты потянешь со своей роженицей, голову поморочишь – мол, асфиксийка вышла, придушился пуповиной ребеночек ваш, пока в реанимации находится… Да и ей самой анестезийку вкати, пусть поспит, чтобы тебя вопросами лишними не беспокоила!»

«Только, Лена, надо все четко устроить. Ты же понимаешь, что она, как только глаза откроет, пол начнет спрашивать! Если ваша еще не разродится – что я говорить-то буду?»

Наш десерт уже прибыл, и Колесникова, не прерывая свое повествование, аккуратно прихватывала длинной ложечкой мороженое из стеклянного кубка.

– Тогда, Оля, не было этой всякой техники – ультразвук, радиография и прочее. Тогда на глазок угадывали. Вот Лена мне и говорит: «Демченко считает, что девочка будет».

Ага, думаю, делишки, значит, главврач проворачивает. Ну, врач-то она опытный, глаз-алмаз, если сказала – девочка, значит, на девяносто девять процентов можно верить.

«Да ты не волнуйся, – уговаривает меня Лена, – пока твоя мамаша прочухается, так мы уже тебе ребеночка привезем! Главное, чтобы ты так устроила, чтобы одной быть на родах. Посторонние нам не нужны».

«Не бойся, это я организую. Лучше вот что скажи, что я с этого иметь буду в благодарность? «Спасибо» от Демченко?»

«Пять тысяч».

Рублей, конечно. Это, к вашему сведению, по тем временам сумма большая была. Даже очень большая. Машину можно было купить.

Я согласилась. Деньги хорошие, да и дело-то неплохое. Какая-нибудь школьница-дура, наверняка дочка какой-то шишки, залетела по глупости, и ей ребенок ни к чему, ясное дело. И теперь, видишь, надо концы в воду, чтобы уже никто и никогда не вытащил из кармана: а вот, мол, сама была ребенком и ребенка внебрачного родила! Двадцать лет назад на это не так смотрели, как сейчас… А у меня знаешь сколько женщин было, которые убивались, глядя на мертвое дитя? Смотреть на них тошно, сама готова с ними выть. А тут кому-то такой подарочек выйдет! Так что дурного я в этом ничего не видела. Плюс деньги. Во всех отношениях хорошо, правильно?

Я сделала неопределенный жест, похожий на согласие. Попросив Колесникову подождать, я перевела Джонатану.

– Вот почему мама моя уверена, что я ее родная дочь, – добавила я. – Я знала, что она меня не обманывала! Ее саму обманули… Но, самое интересное, Джонатан, что…

Джонатан положил свою руку на мою: «Давай дослушаем до конца, ладно? Обсудим потом».

– Перевела? Ну, слушай дальше…

Колесниковой явно не терпелось рассказать нам эту историю до конца – то ли тайна ее тяготила, то ли наше внимание льстило, интерес к ее персоне, то ли ей поговорить не с кем было на Брайтоне…

– …Дело сорганизовалось без проблем. Я уже знала, что у Самариной ребенок был мертвый, но ей ничего не сказала. Предупредила Лену Куркину, что двенадцатого с утречка начнем стимулировать у Самариной роды – мертвый-то сам не рождается! И ждать нельзя было – интоксикация могла начаться у роженицы. Лена мне и говорит – у нашей крали первые схватки начинаются, так что все тип-топ, успеем… В результате их «шишкина дочка» родила на полсуток раньше, чем твоя, Оля, мать.

Колесникова вдруг замолчала. Избегая моего взгляда, она вытащила изо рта зубочистку, внимательно посмотрела на нее – зубочистка ее вся размочалилась, и Колесникова потянулась за новой. И только заправив острую деревянную палочку в рот, она перевела на меня взгляд, в котором обнаружилось некоторое смущение:

– «Мать»… Это я так говорю, но ты же поняла, что тебе эта женщина не мать, да?

– Не беспокойтесь, Наталья Семеновна, я это уже давно поняла.

– И как… Ты ничего, не очень расстроилась?

– Не очень, – я ей улыбнулась ободряюще. – Я ее считаю своей мамой, что бы там ни было. И я ее очень люблю. А та, которая от меня отказалась, – меня не интересует.

– И правильно! Так, значит, эта Самарина – хорошей женщиной оказалась? Тебе хорошей матерью?

Муки совести? Глядя на мощное телосложение Колесниковой, на ее уверенный вид, на лицо, не отражающее никаких эмоций – если они вообще были, – я с трудом могла предположить, что эта разбитная и деловая баба способна испытывать муки совести. Но, похоже, именно так оно и было, потому что она добавила, получив в ответ мой подтверждающий кивок:

– Вот и хорошо. Видишь, у меня чутье. Я тогда так сразу подумала: дело это хорошее…

– И вы не ошиблись, Наталья Семеновна. Мама у меня замечательная.

В ее лице промелькнуло растроганное выражение, которое ей не шло, не вязалось с ее гренадерской внешностью. Впрочем, оно тут же исчезло.

– Я про что говорила? – вернулась к теме Колесникова.

– Что я уже родилась, когда…

– Ага, вот. Ну значит, мать твоя услышала, что ее ребеночек не кричит, забеспокоилась. Я ей наплела про небольшую асфиксию, ребенка унесли, ей сказали, что девочка родилась – в тот момент я уже наверняка знала, ты уже была в дороге из роддома в роддом. А вскоре и мертвячок отправился в обратном направлении – для порядка в отчетности. А то у меня по роддому проходил один лишний… Понимаешь теперь, как вышло-то все?

– Понимаю. А отчего ребенок моей мамы умер?

– Не справился ее организм. У нее-то у самой мальчонка был – слабенький, маленький, как недоношенный, хотя она все девять месяцев проносила… Уж как она счастлива была, когда я ей тебя показала! Щечки у тебя были как яблоки, глазки синие, пух на головке белый, и на плечиках – тоже пух, как персик! Ты, я смотрю, потемнела, а?

– Потемнела, – согласилась я, потрогав для верности свои крашеные волосы. – А чего же вы опасаетесь, Наталья Семеновна? Вы же толком ничего не знаете? Ни кто, ни что, какая «шишка», какая дочка – ровным счетом ничего!

– Потому, может, и жива до сих пор… А Лены Куркиной – нету больше. Машина ее, понимаешь, сбила… Сбить-то сбила, да вот какая машина? Чья машина? И отчего сбила Лену Куркину? Вот что интересно!

Она посмотрела на меня, словно желая убедиться, что мне тоже интересно. Мне было интересно, даже очень интересно, что я и немедленно изобразила на своем лице и даже переспросила:

– Отчего же?

– А оттого, что жадность ее сгубила.

– ?

– Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить на пенсии, без доходов, без связей… Раньше не так было: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо – все к нашим услугам, все могли! А сейчас как? Доставать уже ничего не надо – все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего – пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…