Её способ общения с нами также не укладывался в рамки нормального поведения. Если мой звонок заставал миссис Гарнет в её офисе (что случалось крайне редко), трубку всё равно брала секретарша, и разговор происходил через неё. То есть она не переключала телефон на свою хозяйку, а криком передавала ей мои слова в соседний кабинет и потом пересказывала мне то, что ей кричала оттуда хозяйка. Был ли какой-то смысл в этой методе? Может быть, миссис Гарнет таким образом защищала себя от собеседников, которые попытались бы записать её слова на магнитофон? Но такая попытка была бы нарушением законов штата Нью-Джерси и не могла представлять для неё никакой угрозы.

В отчаянии, не зная, что предпринять, я на следующий день отправил адвокату Гэйлеру письмо с угрозами. Нет, я не обещал поджечь его дом, взорвать автомобиль, отравить собаку — всего лишь сообщал, что буду жаловаться на него в адвокатскую ассоциацию штата Нью-Джерси. Мистер Гэйл ер немедленно откликнулся на это послание письмом на адрес миссис Гарнет, в котором извещал её, что её клиент, мистер Ефимов, совершил по отношению к нему уголовное деяние, квалифицируемое словом «шантаж», и он немедленно отправляется в суд, чтобы вчинить официальный иск против правонарушителя. Впоследствии три адвоката не моргнув глазом подтвердили мне, что да, обещание пожаловаться на них в их собственную организацию квалифицируется ими как шантаж.

Завершение сделки не состоялось ни 30 июля (предельный срок, указанный в договоре), ни 1 августа, и на следующий день я отправил в «Фокстонс» отчаянное письмо:

«Мы в полном недоумении, смятении, растерянности. Вчера мы получили имейл от рекомендованного вами адвоката, миссис Гарнет, в котором она извещала нас, что покупатели предлагают устроить завершение сделки 12 августа. Я позвонил ей и задал вполне естественный вопрос: если они опять обманут и не явятся с деньгами, можем ли мы снова выставить дом на продажу? “Нет, — отвечала миссис Гарнет, — вы не можете выставить на продажу дом, который уже был продан”.

Я был ошеломлён. Что она имела в виду, произнося слово “продан”? Если деньги не уплачены продающей стороне, как можно считать дом проданным? “Какая предельная дата завершения сделки стоит в контракте?” — “Такая дата не указана”. — “Вы хотите сказать, что подписали за нас контракт, не указав даты? И они могут держать нас в подвешенном состоянии сколько им вздумается?” — “Вы можете подать на них в суд”. — “Я не хочу идти ни в какой суд! Я просто хочу продать наш дом!” Ответом мне было молчание».

Мистер Олу и его адвокат то исчезали, то появлялись снова и требовали, чтобы дом был продан только им и никому другому. В противном случае они грозили наложить на дом — тут я впервые услышал это страшное слово: lien (арест). Один из наших соседей в своё время попался в эту юридическую ловушку и объяснил, как это делается. Адвокат подаёт в суд заявление о том, что в финансовой истории какой-то недвижимости обнаружилась серьёзная недоплата и требуется время, чтобы провести необходимое расследование. Суд немедленно удовлетворяет ходатайство, и на дом накладывается временный арест. Он может длиться и год, и два. И всё это время компания-покупатель имеет право объявлять этот арестованный дом своей собственностью, тем самым раздувая видимость своего финансового могущества. Создав двадцать-тридцать фальшивых «линов», жулики могут представлять себя владельцами многомиллионного состояния.

Мера моего ужаса и отчаяния отразилась в письме, отправленном в «Фокстонс» 14 августа: «Хелло, миссис Кауфман! Скажите ради Бога: чем я заслужил такое обращение? Неужели я, с моим иностранным акцентом, Действительно выгляжу таким дураком, что вы в своём письме могли потребовать от меня сначала подписать контракт с мистером и миссис Энгельгардт, а потом уже приступить к его обсуждению и исправлению?

В Советском Союзе я несколько раз был на допросах в КГБ. В США дважды сражался в судах, отбивая гражданские иски, предъявленные видными адвокатскими фирмами, и победил оба раза. Но никогда ещё я не ощущал себя настолько униженным, пренебрегаемым, оскорблённым, как в течение трёх последних месяцев. На мои звонки и письма не отвечают, мои требования игнорируют, мои ясно выраженные просьбы выполняются в диаметрально противоположном направлении. Но у нас нет иного выхода, кроме как продолжать борьбу. В связи с этим я прошу — я требую: а) представить нам подробный список предложений от всех покупателей, поступивших к вам в течение прошедшего месяца; б) снова установить на нашей лужайке ваш фирменный плакат “Дом продаётся”».

И вдруг — о счастье! — в этом безнадёжном мраке мелькнул лучик надежды. Агент из «Фокстонса» по имени Майкл позвонил и сказал, что у него есть отличный покупатель на наш дом, готовый приобрести его за наличные. Мистер Лейбовиц и его жена видели буклет, видели наш дом снаружи и пришли в полный восторг. Их устраивает всё: местоположение, вид из окон, теннисные корты перед домом, цена. И они очень спешат: жена беременна, на седьмом месяце, и они хотели бы, чтобы ребёнок родился уже в новом жилище. Когда им можно приехать и посмотреть дом внутри?

— Да хоть сейчас! — завопил я. — В любое время — сегодня, завтра, днём, вечером, ночью!

Мистер и миссис Лейбовиц появились в тот же день. Толстуха-жена блистала голым черепом, как это положено ортодоксальной еврейке, муж был сгустком энергии и, казалось, радовался любому препятствию, возникавшему на его пути и дававшему ему возможность снова продемонстрировать перед женой свой задор и всемогущество.

— Что? Другие покупатели? Грозят наложить лин? Я сам адвокат! Я им покажу такой лин, что они уползут в свою конуру, поджав хвост.

В доме всё приводило их в восторг. Деревянные панели в столовой, книжные полки в гостиной, застеклённая веранда, георгины и пионы, выращенные Мариной в саду. Договорились, что два дня спустя они придут с инспектором и, получив его одобрение, завершат сделку без лишних формальностей.

Я не знал, можно ли верить такому счастью. «А почему бы и нет? Судьба — причудница, ей нравится пугать нас, но нравится и радовать иногда неожиданным подарком». Инспектора я не очень боялся. Та молчаливая семья, которая осматривала дом во время дня открытых дверей, оказалась семьёй профессиональных домостроителей. Фамилия — Энгельгардт. Они тоже подали в «Фокстонс» заявку на покупку нашего дома, но пока вели переговоры с банком о получении кредита. Уж если профессиональные строители не нашли в нашем жилище серьёзных недостатков, чего тут можно опасаться? Но, Боже мой, неужели возможен конец нашим трёхмесячным страхам и мучениям?

Инспектор, нанятый и приведённый супругами Лейбовиц, имел такой же заострённый профиль и такой же стальной блеск в глазах, как тот, которого приводил с собой ремонтник. В руках у него был чемоданчик с какими-то приборами, которые он стал прикладывать к стенам, к полу, к оконным рамам. Сердце моё сжалось дурным предчувствием. Я пытался быть любезным, предложил беременной жене отдохнуть в кресле или даже прилечь на кушетке, но она отказалась. Потом вся троица спустилась в подвал. Их не было минут пятнадцать. Наконец, появились и, не говоря мне ни слова, они не пошли, а помчались к дверям.

Конечно, даже после всех наших ремонтов где-то на балках в подвале оставались следы термитных атак — скрыть их было невозможно. Но что должен был сказать инспектор супругам Лейбовиц, чтобы нагнать на них такого страха? Только одно: «Дом может в любую минуту обрушиться вам на голову».