светлая струя. Под ярким солнцем и на расстоянии она была вовсе не страшной. Струя иссякла. Воздух над ковшом дрожал. Кургузый, без тендера, паровозик тонко свистнул и потащил прочь пышущие жаром ковши.

Мартеновский цех был громаден. Застекленная крыша казалась далекой, как небо. С правой стороны один за другим вытянулись прямоугольники печей. Из круглых окошек в печах падал яркий свет. С левой стороны цеха, оставляя широкий, как улица, проход, стояли ярко освещенные кабины. Застекленные передние стенки их были обращены к печам, все остальные — уставлены приборами.

Возле печей стояли люди, переговаривались, вернее, перекрикивались между собой и даже смеялись. Никакой опасности не было заметно, но ребята старались держаться поближе к вожатому: очень уж грозный гул и рев шел от печей. И потом — звонки. То спереди, то сзади внезапно раздавались пронзительные, тревожные звонки. Ребята испуганно вздрагивали, оглядывались. Никто, кроме них, не обращал на звонки внимания. Перед одной из печей на веренице вагонеток стояли узкие стальные корыта с металлическим ломом.

— Это — мульды, — сказал Костя. — Сейчас начнется завалка… А ну, давайте в сторонку.

Занимая почти всю ширину пролета, на них надвигалась приземистая машина-платформа. На ней, огражденный щитком, сидел машинист.

Машина остановилась против печи. Одно из круглых окошек поползло вверх. Оказалось, окошко было не в печи, а в стальной крышке. Крышка поднялась, открыв квадратное окно. В нем бушевало пламя. Машина толстым длинным хоботом подхватила мульду, хобот с мульдой выдвинулся, въехал в завалочное окно и повернулся там. Опорожненная мульда стала на место, хобот подхватил другую и снова, вдвинув ее в печь, вывернул.

Первое окно закрылось, машина передвинулась немного, крышка следующего окна поползла вверх. Громыхающая умная машина быстро и ловко совала тяжеленные мульды с ломом и выворачивала их в огненном чреве печи. Мульды опустели, машина спрятала хобот и укатила в другой конец цеха. Тревожная дробь звонка загремела у ребят над головами.

— Не бойтесь, — заметив их испуг, сказал Костя. — Это газ кантуют… В печи горит смесь доменного и коксового газа. Его подают то с одной, то с другой стороны. Чтобы был равномерный обогрев. Вот когда меняют направление, звонок и звенит.

Возле первой от входа печи к мастеру подошел невысокий широкоплечий парень. К козырьку его кепки были прикреплены большие синие очки.

— Кончаем доводку, Платон Никифорович, — сказал он и, задрав полу расстегнутой спецовки, вытер на лице пот.

— Анализ?

— Нормальный.

Оба подняли головы к торцовой стене цеха. Там, под потолком, светились огромные цифры и латинские буквы, составленные из горящих лампочек.

— Возьми еще пробу, я посмотрю, — сказал мастер.

Широкоплечий парень отошел к печи.

— Кто это? — спросили ребята.

— Сталевар.

Подручные сталевара взяли «ложку» — черпак на длинном железном пруте. Один держал рукоятку, двое других на ломике поддерживали середину прута. Черпак нырнул в открывшееся окно и появился раскаленный, рассыпающий искры. Его повернули над стаканчиком, стоящим на полу. Жидкий огонь забурлил, закипел в стаканчике, выбрасывая вверх колючие искорки. Сталевар, мастер и подручные, склонившись над стаканчиком, внимательно наблюдали кипение.

Кто-то толкнул Лешку в бок, он оглянулся.

— Сергей!

Сергей Ломанов тоже был в спецовке поверх форменной рубахи…

— Ну как наш борщ, нравится? — улыбнулся Сергей.

— А ты… разве ты здесь?

— Где же мне быть? У нас практические занятия. В печь смотрел? Пойдем, покажу!

Он подвел Лешку к смотровому окну в крышке. От нее несло нестерпимо палящим жаром. В круглое отверстие бил ослепительный свет. Глаза Лешки сразу начали слезиться.

— На, — протянул Сергей синие очки в деревянной оправе.

В синем мраке исчезло все, кроме круглого отверстия в крышке. Там металось, неслось куда-то бесконечное белое пламя.

— Видишь, как кипит? — спросил Сергей.

Сначала Лешка ничего не видел, кроме бесноватых вихрей огня. Потом ниже различил такую же белую, как пламя, поверхность. На ней вспухали и сейчас же лопались волдыри, будто невидимый дождь пузырил поверхность огненной реки.

— Это — сталь? — спросил Лешка.

— Нет, шлак. Сталь внизу, ее не видно.

Раздался крик. Лешка отпрянул от крышки.

— Сейчас пускать будут, — пояснил Сергей.

Мастер провел ребят на площадку, идущую с тыльной стороны печей. Огражденная парапетом из железных прутьев, она нависала над огромным пролетом.

— Разливочный пролет, — объяснил Лешке Сергей. — Вон уже ковш подают.

Мостовой кран бережно, будто стеклянный, нес толстенный стальной ковш.

Внизу, возле дальней стены, стоял целый поезд вагонеток с высокими прямоугольными формами — изложницами.

— Давай! — крикнул сталевар. Он тоже появился на задней площадке вместе с подручными. Один из них подошел к середине печи и принялся ломом разбивать стенку, как показалось Лешке. Лешка недоуменно оглянулся на Сергея.

— Лётку пробивает, — сказал тот.

В летке заклубился розовый дым. Внезапно дым стал светлее, из летки брызнул сноп искр. Свет побежал над желобом, тонкая струя жидкого огня хлынула в ковш. Навстречу ей метнулся трескучий фонтан искр. Струя стала толще, тяжкий огнепад с грозным гулом забурлил в ковше. Трепетный розовый свет озарил цех.

Электрические лампочки померкли. Дрожащий, переливающийся свет живого огня выхватил из сумрака фермы крана, ажурные переплеты крыши, оттолкнул, пересилил бледное сияние дня.

Заслонив глаза очками, смотрели на ревущий огнепад мастер, подручные, сталевар. На потном лице сталевара застыла забытая улыбка.

Кипящая сталь заполнила ковш. Сталевар поднял руку, что-то крикнул, желоб приподнялся, струя оборвалась. Неся над собой розовое зарево, постреливая огненными брызгами, ковш приподнялся и величаво поплыл к изложницам.

Дневной свет показался тусклым и бледным. Ребята восторгались, расспрашивали Костю о непонятном. Лешка молчал — перед ним сиял розовый свет. Сталевар, его подручные, Сергей Ломанов, все эти люди — как они были не похожи на великанов, нарисованных во дворе завода, какими маленькими казались в цехе рядом с огромными печами, машинами, кранами. И какими сильными и смелыми были они в трепетном свете подчиненного их воле и уменью живого огня!..

36

Людмила Сергеевна не поверила своим глазам:

— Ну-ка, ну-ка, подойди ко мне!

— Что такое? — недовольно спросила Алла.

Людмила Сергеевна достала и протянула ей свой платок:

— Вытри сейчас же!

Алла вспыхнула, с вызовом откинула голову. Несколько секунд продолжалось единоборство взглядов, потом Алла опустила голову, достала свой платок и вытерла краску с губ. Она подчинилась, но на ресницах ее дрожали злые слезы обиды.

Долгий разговор не помог. Людмила Сергеевна стыдила, объясняла, убеждала. Алла, полуотвернувшись, слушала, но Людмила Сергеевна видела, что слушает она уже не ее, а только свою обиду.

Противно было видеть, как молоденькая девушка изуродовала краской свои свежие губы. Но дело было не в накрашенных губах, не в выщипанных в