самых любимых книг Нурит, она стояла на полке рядом с фотографией отца Матти Пеледа. На ней он обнимал Саида одной рукой за плечи.

152

Бассам знал, что такое коррупция. Капитуляция. Изоляция. Переговоры трусов. Провалы. Жалость к себе. Поражения. Покорность. Отказ признать проигрыш. Ложная сила. Лжецы, мошенники, подделки. Удар в спину. Стыд. Борьба с беспорядками и надеждой. Его собственные лидеры подают заявки на получение разрешений, просто чтобы зайти в другую комнату. Палестинская полиция стреляет в толпу своих граждан. Дороги перекрываются для комендантского часа. Урбанисты разрушают древние дома в Рамалле, Иерихоне, Дженине. Клерки требуют откаты. Усиливающееся унижение со всех сторон. Это медленное удушье, бесчисленная череда поражений. Каждый знал, насколько прогнила система. Он сам был неотъемлемой ее частью. Запертый внутри головоломки. Он ненавидел бесконечные коробки-матрешки, в которые запихивается его народ, да они сами запихивают себя в них, но они не смогут свести к одной-единственной идее его, к сцене распада. Он палестинец. Умение ждать – удел сильных духом. В отказе признать себя побежденным – стойкость и терпение. Уже прожив свою полосу убийств, он, как и его народ, выжил. Он, как и они, был приговорен к жизни. Он призывал к миру задолго до того, как убили дочь. Он решил сопротивляться. У него не было иммунитета к критике, но он отсидел свой срок. Его было сложно расчленить: те, кто критиковали его, не имели другого выхода, как критиковать самих себя. Некоторым на первый взгляд он казался слабаком. Он входил в помещение, волоча за собой ногу, голова была опущена вниз, от него немного пахло сигаретами. Он оставался в таком положении минуту или две, а потом сбивал их с толку. Его движения управлялись отчаянием. Он не давал им возможности оправдаться. Он ходил в израильские школы. Говорил с израильскими генералами. Даже с АИКОС, произраильской общественной организацией. Он был готов говорить где угодно. Это, по его словам, сила его горя. Оружие, которое ему выдали. Он мог стоять на сцене и принимать удар. Мог им улыбаться и в то же время представлять, как нож проходит у них между лопатками. У него была привычка широко раскрывать объятия, когда он выступал с речью. Обнимите меня. Делайте что хотите. Самое худшее уже сделано. Оскорбляйте меня. Я слышал кое-что и похуже. Никто не знал, что он на самом деле думал о том или ином вопросе. Он говорил загадками. Это было частью его таланта. Он цитировал стихотворения. Казалось, он в них что-то прятал. Рифма, покрывшая рану. «Пессимист интеллекта, оптимист воли. Что ближе моему сердцу, солдат из моей страны или один из поэтов моего врага?» Так много людей подходили к нему после лекций и говорили, что хотели бы быть похожими на него. Что вы имеете в виду, спрашивал он. Они тут же понимали смысл своих слов и опускали головы. Как будто он не видел таких же людей, как и он, каждый день, на каждом углу. Как будто он был единственным видом палестинцев, который они могли переварить.

151

Саид, родившийся в подмандатной Палестине в тысяча девятьсот тридцать пятом году, любил идею Т. С. Элиота о том, что реальность не могла лишиться других эхо, которые населяют сад.

150

На плоскогорье Гималаев инженер Сонам Вангчук из региона Ладакх придумал, как бороться с острой нехваткой воды в сезоны засухи. Он предложил собирать огромные потоки талых ледниковых вод, направлять их в другое русло и замораживать воду в простые конические формы, которые напоминали местные религиозные объекты. Искусственные ступы изо льда – высотой в два и три этажа – вели себя как маленькие ледники. Они медленно таяли, выдавая миллионы литров воды во время сезона посадок.

149

Шел четвертый день голодовки. Дело было не только в боли в нижней части живота – рези, вспыхивавшей в почках, – но и в наружном шуме. Он мог слышать крики еще дальше по коридору, хлопанье дверей, стук полицейских дубинок о металлические перила лестницы, стук перфораторного молотка во дворе, раздающиеся где-то сирены. Казалось, в его черепную коробку установили маленький громкоговоритель.

Ему увеличили срок без предупреждения, на два месяца. Он тут же объявил забастовку.

Не в еде была проблема. Есть ему пока не хотелось. Он поднялся на кровати. Дошел до зоны туалета. Ему сказали, что лучше всего продолжать двигаться. Не переборщить, но быть более подвижным, сохранять мобильность. Он заготовил себе слова из Корана. Мы непременно испытаем вас незначительным страхом и голодом. Он снова лег. Накрыл голову подушкой. Вошел охранник и содрал подушку с лица. Он уставился в камеру. Кто за ним наблюдал? Что они записывали? Ему говорили, что неплохо читать – скоротает время. Он снова открыл Коран. Терпеливые получат свою награду. Он не мог сфокусироваться, глаза словно скатывались со страницы. Звуки отдавались в голове эхом снова и снова.

Он ходил в тюремную столовую три дня подряд. Каждый раз брал стакан воды и пустой поднос, садился в углу. Засовывал половинку соляной таблетки в рот.

На пятый день его вывели из камеры. Поместили на нейтральной территории: не на одиночной койке, не на лазаретной койке, просто в изолированную камеру. Ему запрещалось посещать столовую и разрешался один час прогулки в день, в одиночестве, во дворе.

Новая камера была больше, чем та, в которой он провел все годы заключения. Под потолком висели две камеры. Он попытался определить их углы обзора, чтобы найти слепое пятно. Здесь не было телевизора. Не было возможности послушать музыку. Он ходил.

Они сказали, что добавили два месяца в целях безопасности. Для Бассама дополнительный срок – сущий пустяк. Он уже просидел в этой дыре семь лет, треть своей жизни. Шестьдесят дней ничего не меняли. Это было делом принципа. Он знал, как они научены отвечать на голодную забастовку. Через это приходили другие заключенные. Тело начнет разрушаться спустя три недели. После пяти состояние становится критическим. После шести ущерб может быть непоправимым. Ему надо сфокусироваться. Сконцентрироваться. Сгореть.

Они стали увеличивать его порции. Хлеб, рис, мафтул. Оставляли еду в камере на несколько часов. Он накрывал ее полотенцем и клал под постель, чтобы не видеть. Еда была ароматнее обычного: он был уверен, что они добавили специи.

Он присел на корточках над туалетом. Его тело исторгало все из себя. Прошло семь дней. Он встал на колени помолиться.

Появлялось еще больше еды. Охранники были тише, вежливее обычного.