— Значит, заводу было бы лучше, если бы карьер остановился? — упрямо твердил он. — Я не для себя делал, а для всех нас.

Это было в нем от Михаила, успело всосаться в кровь за короткое время их общения — и оно больше всего тревожило Вадима…

— Не хочешь ли ты сказать, что сделал опять подпольный заказ? — спросил он.

— Да, — помолчав, напряженно ответил главный.

Вадим, резко отодвинув кресло-престол, встал. Он хотел обогнуть стол, пройтись по кабинету, но споткнулся о длинные ноги главного инженера, вернулся назад, сел.

— Немедленно отмени заказ, — сдерживая себя, сказал он. — И перегони с южного участка станок к Прямкову.

Владимир Александрович, набычившись, посмотрел на него.

— По-моему, Вадим Николаевич, перегонка станка обойдется нам дороже, чем мы заплатим токарям.

Вадим побагровел.

— Гнать, гнать, гнать! — Он все же прорвался через ноги главного к окну, заходил там. — Да разве в этом дело: дороже, дешевле… Убить, скажем, старика дешевле, чем прокормить, так не убиваем же! Души человеческие мы губим, ясно? Ты нравственным уродом станешь, токарь станет. Нашли путеводную звезду — рубль! Леса изводим, в реки гадим — простоты и дешевизны ради. Оправдываем, если крал, мол, для дела. И слово-то «крал» теряет уже вроде бы в таком случае свой смысл. А эта алчность, которую ты в токарях пробуждаешь? Да завтра просто так, из элементарного уважения к своему труду, без халтурной наживы, этот токарь и браться-то ни за что не будет! Доходит до тебя или не доходит то, что я говорю?

Но до Владимира Александровича, кажется, не доходило, у него были на этот счет иные, привитые еще Михаилом, взгляды. Он, упрямо сжав губы, записал в ежедневник приказание и поднялся.

— Я могу идти?

Вадим жестом, отмахнув рукой, отпустил его…

Решение о перегоне бурового станка было, конечно же, не самым лучшим: южный карьер отстоял почти на пять километров от известнякового. Но других решений пока не находилось.

«Главное, не упустить сроки! — убеждал себя Вадим. — Это! Прямков будет бить именно каждым днем простоя!»

Он представлял непримиримое лицо директора известнякового карьера, с которым предстояло через два часа встретиться, и ему хотелось позвонить секретарше и сказать, что он не приедет, не считает нужной встречу с Прямковым в райкоме.

«Передайте Прямкову, — хотелось сказать ему, — что никто не позволит его карьеру отделиться от нас!»

Но это выглядело бы трусостью.

К тому же, он действительно не представлял пока, сколько простоит станок — и эта неопределенность пугала больше всего. Будь бы сейчас на его месте Михаил, тот бы ни на секунду не задумался: заставил бы, наоборот, поторопить токарей — лишь бы сдвинуть с места дело, лишь бы не развалить управление.

— Жить и работать надо применительно к условиям, — не раз поучал Михаил.

— И даже не считаясь с моралью, с нравственностью? — спрашивал его Вадим. — Она, значит, тоже идет от обстоятельств, от окружения, от социальной системы?

— А ты посмотри вокруг себя — и подумай, — отвечал тот.

— Но вот директор молокозавода, а? — приводил пример Вадим. — Разве случай с ним ни о чем не говорит?

— И ты считаешь, что он от душевных мук повесился? — пораженно таращил на него глаза Михаил.

Директора молокозавода одолели прошлым летом вольные грузчики: подкатят утром на своих машинах — и в зависимости от жары назначают себе ставки. А директору: либо прокиснет молоко, не дойдет до прилавка, либо — плати. На какие только он подлоги не шел, чтобы лишний фонд зарплаты выколотить. Его потом отдали под суд, говорили даже, что он сам на себя подал заявление, с ним долго разбирались — но все же не посадили, только сняли с должности.

— Если за такое сажать, — смеясь, передавал Михаил якобы слова прокурора, — то кто же тогда в руководителях останется?

И этот бывший директор, когда все уже вроде бы оказалось позади, вдруг ни с того ни с сего повесился…

«Да, да, — утверждал себя в своей правоте Вадим. — Именно от душевных мук. Нравственность — она в нас. А с объективными обстоятельствами очень далеко можно зайти, очень многое можно оправдать…»

Вадим еще раз позвонил Михаилу домой, напряженно вслушиваясь в долгие гудки. Он уже твердо не хотел брать Михаила к себе — и это надо было честно объяснить тому.

Но телефон не отвечал.

«Я готов поить и кормить его, как родного сына, готов отдать все свои деньги, чтобы он выпутался, — без каких-либо сомнений думал Вадим. — И мне это будет проще и легче, чем впрячься снова в одну упряжку с ним…»

V

На улице по-прежнему было сыро, неприглядно — грязь, измочаленная, втоптанная в жижу трава, глубокие колеи, потеки на глухой кирпичной стене гаража. Во дворе росло несколько тополей — их стригли недавно, наполовину ствола срезали — и они смотрелись не деревьями, а какими-то черными уродцами. Из всех времен года Вадим больше всего не любил именно октябрь, да еще, правда, апрель — за их неухоженность, неопределенность — ни зима, ни лето. Раньше, еще в студенчестве, он думал, будто все дело в том, что у него нет никакой демисезонной одежды — никак не выкраивалось на нее денег — и его угнетало даже больше не то, что он промокал под дождем и промерзал под холодным ветром, а то, что всем была видна его явная необеспеченность, несостоятельность.

Но давно уже Вадим имел все, а отношение к октябрю-апрелю ничуть не изменилось.

«Газик» был чистый, как всегда, сверкал. Вадим любил Вовку, своего шофера: тот, если даже и приходилось стоять днями, обязательно находил какую-нибудь работу в машине — возился с двигателем, тер и скоблил кабину, украшал руль цветной ленточной оплеткой, выбивал на ветру и перетягивал чехлы с сидений. Он непременно подъезжал по такой погоде к крыльцу — может, затем, чтобы Вадим не запачкал ног, а может — чтобы меньше грязи наносилось внутрь «газика». Однажды, когда они застряли в Шипунихе посреди лужи, худосочный Вовка, тоже в туфлях, выпрыгнул из кабины и, хлюпая по воде, побежал вокруг машины — чтобы перенести погрузневшего с годами Вадима на сухое. Вадим, чего-то смутившись — одиночных бабок у плетней, что ли, — выпрыгнул в лужу сам, но он на всю жизнь запомнил этот Вовкин порыв. И он знал, что, если бы позавчера позвонил Вовке и попросил бы отвезти в город Михаила, тот, конечно же, не возразил бы ни слова.

— На какой вначале? — спросил Вовка, пригнувшись к рычагам, страгивая машину с места.

Он имел в виду карьеры, очередность посещений —