Политическое устройство Арагона напоминало кастильское – парламент, называемый кортесами (здесь их было несколько – в силу большей децентрализации королевства), одобрял сбор налогов, но в меньших объемах и на более ограниченных условиях, чем в Кастилии. Его крупные города, в частности, были сильнее и контролю поддавались с большим трудом. Кортесы Каталонии и Валенсии – главные столпы арагонского правительства – выработали договорную политическую теорию ограничения королевской власти на основе соглашения, выраженную среди прочего в авторитетном политико-религиозном трактате «Двенадцатый христианин» Франсеска Эшимениса (ум. в 1409) и имеющую параллели в английской политической практике. С ее помощью кортесы добивались уступок от короля. Однако нужно учитывать, что Арагон располагался на побережье Средиземного моря, а Барселона и Валенсия были крупными центрами торговли, поэтому ресурсы у королевства имелись, пусть они и предоставлялись на определенных условиях. Присматривался он и к соседним территориям, регулярно распространяя свое владычество на Сардинию и Сицилию: арагонские короли, в основном из младшей ветви, правили Сицилией с 1282 года, а Неаполем – с 1442 года, пока в 1503 году Фердинанд II не завоевал их окончательно. Эти приобретения (включающие плодородный остров) подвигали Арагон на то, чтобы замахиваться на непосильное, как временами поступала и Англия[416].

До 1282 года Неаполь (то есть материковая часть южной Италии) и Сицилия составляли единое королевство под властью нормандцев, а затем, как мы знаем, Штауфенов. В 1266 году в ходе побочной кампании папских войн с Фридрихом II его завоевал Карл Анжуйский, брат Людовика IX, но в 1282 году Сицилия восстала и предпочла арагонского короля. Карл I, пока держал в руках все королевство Штауфенов, был богатейшим монархом Европы и располагал крепкой налоговой базой, но и его внук Роберт (1309–1343), который правил одним только Неаполем, удерживался на уровне современной ему Англии[417]. Однако в XIV веке два южных королевства основную массу своих доходов тратили на войну друг с другом, что привело на обеих территориях к усилению независимости вельмож. В 1385 году король Неаполя Карл III (1381–1386) усугубил положение, отправившись завоевывать венгерский престол, – политическая авантюра подарила ему на год дополнительный королевский титул, но потом стоила жизни. Притязания неаполитанских правителей на венгерскую корону сохранялись до 1414 года, хотя к тому времени Неаполю приходилось самому отбиваться от посягательств со стороны Франции. Сицилия между тем в XV веке процветала под властью арагонских королей. Неаполю везло меньше, пока арагонцы не завоевали и его – арагонский король Альфонсо V (1416–1458, король Неаполя в 1442–1458) под конец жизни перенес туда свой двор и вместе с сыном Фердинандом (ум. в 1494) воспользовался спокойным периодом, чтобы наладить централизованное правление и создать сильную фискальную базу без ограничений со стороны парламента – в таком состоянии десятилетием позже Неаполь отвоюет Фердинанд II Трастамара. Оба королевства, таким образом, были достаточно богаты, чтобы представлять собой лакомый кусок для захватчиков, но недостаточно сильны, чтобы дать им отпор. Не самое удачное сочетание[418].

Разрозненные североитальянские города-государства трудно поддаются обобщению, но по крайней мере две общие тенденции в этот период их развития отметить можно – отход от «республиканской» формы правления и постепенное перерастание в более крупные политические единицы. На смену непрерывному политическому брожению коммун XIII века, которые постоянно реформировались в попытках унять вражду между соперничающими группировками и приспособиться к требованиям нового социального слоя, приходила долгосрочная передача полномочий единственному правителю, который, как правило, оказывался у власти как глава группировки, а потом захватывал ее насовсем и передавал по наследству. В английском языке к таким правителям часто применяют термин «деспот», но итальянцы используют более мягкое – signori, «господа». Они были разными. Висконти в Милане (1277–1447) и Эсте в Ферраре (с 1240 года) представляли собой два старинных аристократических рода, возвысившихся еще в XI веке или раньше; делла Скала в Вероне (1263–1404) и Медичи во Флоренции (с 1434 года) происходили из коммерческой верхушки – последние были крупнейшими банкирами своего времени; Сфорца в Милане (1450–1500) вели род от кондотьеров. Почти всех их приводило к власти декларируемое намерение защищать и почитать республиканские институты, что они и делали, при этом назначая на должности своих людей и истребляя соперников в полном соответствии с рекомендациями крайне прагматичного шедевра Никколо Макиавелли «Государь», написанного в 1513–1514 годах. Противились этой тенденции только Венеция, Генуя, Сиена и (пережившая период сеньориальной власти) Лукка – в основном за счет установления сплоченной и замкнутой олигархии главенствующих семей, распределявших между собой управленческие должности. Такая система и в самом деле зачастую оказывалась гораздо более закрытой, чем сохраняющая меритократический характер правительственная модель синьорий.

Вторая тенденция была завоевательной. Итальянские города систематически сражались друг с другом с XII века, но в XIV столетии более сильные начали захватывать земли поверженного соперника целиком. Зачинщиками выступили Флоренция и Милан, в 1404 году их примеру последовала Венеция. К 1454 году, когда итальянские державы заключили Лодийский мир и на четверть века обеспечили полуострову относительную стабильность, эти три города-государства безоговорочно господствовали на севере. Стоит добавить, что тенденция к укрупнению не предполагала никакой связи с переходом под власть государей-синьоров. Из трех вышеперечисленных городов государь во времена завоеваний имелся только у Милана, обладавшего при этом солидным опытом внутригородских войн. Между тем важно учесть, что завоеванные города – Пиза под властью Флоренции или Верона под властью венецианцев – сохраняли прежнее политическое устройство, которое с этого времени просто подпадало под чужое руководство. Таким образом, здесь просматривается параллель с более общей преемственностью правления в условиях власти государей-синьоров. В большинстве случаев правители итальянских городов прекрасно сознавали и принимали во внимание заботы подданных – иначе им грозил бунт: и Милан, и Флоренция, в частности, ненадолго восстанавливали республиканское правление в полном объеме в 1447–1450 и 1494–1512 годах соответственно, а в 1494–1509 годах так же поступила Пиза. Несмотря на это, власть в итальянских городах была твердой, и к налогам они были приучены. Налоги в городах северной Италии – и тем более в принадлежащей им сельской округе – в конце Средних веков почти бесспорно были выше, чем в любой другой стране латинской Европы. К XV столетию налогообложение отличалось большей скрупулезностью, о чем свидетельствует, например, флорентийский catasto, кадастр 1427–1430 годов, в котором оценивалось каждое поле во владении потенциальных налогоплательщиков. Государственным чиновникам (получавшим жалованье из тех же налогов) приходилось взаимодействовать с каждым домовладельцем Флорентийской республики лично и учитывать гораздо больше деталей, чем прописывала английская «Книга Страшного суда», которая тремя столетиями ранее была передовым инструментом оценки. Собранные таким образом средства долгое время шли на оплату наемных войск, невзирая на опасность такого расклада для мелких политических образований; каждый итальянец прекрасно знал, что Франческо Сфорца – это лишь вершина айсберга честолюбивых замыслов вояк-кондотьеров. Однако после Лодийского мира налоги продолжали собирать, и богатство Италии – и в наши дни заметное по дорогостоящим зданиям XV века почти в каждом итальянском городе – несколько десятилетий после 1494 года будет манить все новых и новых захватчиков из Франции и Германии[419].