Китайская каллиграфия представляла специфический вид изобразительного искусства. С давних пор китайцы были поклонниками этого вида искусства. Человек, мастерски владевший китайской кистью, вызывал всеобщее восхищение. Каллиграфы наравне с живописцами и другими художниками пользовались большим уважением. Существовала тесная связь между каллиграфией, литературой и живописью. Знаменитые каллиграфы, как правило, были одновременно поэтами и живописцами. В домах китайских чиновников и интеллигентов часто можно было увидеть на стенах окантованные работы известных каллиграфов рядом с произведениями мастеров живописи и графики. В городах многие вывески магазинов были написаны художниками-каллиграфами. В начале века в Пекине, например, на некоторых старых магазинах сохранились вывески, написанные знаменитыми каллиграфами, жившими 400–500 лет тому назад. Рукописи таких корифеев ценились наравне с самыми лучшими картинами.

Выработка каллиграфического почерка зависела от гибкости пальцев, поэтому каллиграф и писец постоянно перебирали правой рукой два шарика (диаметром 1–2 сантиметра), не давая пальцам «застыть».

Каллиграфия считалась одним из шести искусств, в число которых входили также этикет, музыка, стрельба из лука, управление лошадьми и искусство счета. Изящно написанные сложные иероглифы вызывали мистическое чувство благоговения, особенно у малограмотных и неграмотных.

Преклонение китайцев перед письменными знаками доходило порой до мистики. Китайский писатель Лу Синь по этому поводу заметил: «Так как письменность принадлежала только привилегированным классам, она была также освящена таинственностью». Так создавался фетиш китайской письменности: только она якобы открывает человеку глаза на мироздание, делает его мудрым и даже святым в глазах неграмотных и малограмотных.

В городах бумагу с напечатанными иероглифами собирали в специальные ящики и нарезанными полосками торжественно сжигали под наблюдением и с одобрения священнослужителей. Возле ящиков вешали обращения: «С уважением относитесь к написанной бумаге». Считалось даже, что такая бумага оказывает лекарственное действие. Особое благоговение вызывала бумага с иероглифами, красиво написанными от руки. Конфуцианская мораль запрещала топтать ногами исписанную бумагу или что-либо в нее заворачивать — подобные действия рассматривались как неуважение к поучениям мудрецов.

Маньчжурские и китайские феодалы видели в самой трудности усвоения китайского языка доказательство его превосходства над другими языками. Существовало даже выражение «говорить на человеческом языке», т. е. «говорить по-китайски».

Если иностранец-китаевед в феодальном Китае обращался к китайцам на их родном языке, некоторые местные жители делали из этого вывод, что другие народы пользуются исключительно китайским языком.

Любопытный случай приведен в книге доктора П. Я. Пясецкого «Путешествие по Китаю». Переводчик русской экспедиции Шевелев, естественно, говорил с китайцами на их родном языке, и вот как местные жители реагировали на это: «Наивность некоторых из них доходила до больших размеров. Шевелеву случалось иногда обратиться с китайской речью к кому-нибудь из стоявших. Тот в первую минуту изумится, раскроет глаза, слушает, что говорит заморский человек, и потом, расхохотавшись чуть не до слез, объясняет своим соседям, что у заморских людей язык такой же, как у них, китайцев, что решительно все понимать можно: например, по-нашему фу-цинь (отец) и по-ихнему фу-цинь; по-нашему янь (табак) и по-ихнему янь и т. д.».

П. Я. Пясецкий попутно высказал следующую мысль: «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что язык и письмо были и остаются до сих пор гораздо более высокой и крепкой стеной, чем их Великая, каменная, — непреодолимой преградой, замыкающей в себе китайский народ. Я думаю, что эти две причины останутся надолго, если не навсегда, неустранимым препятствием к тесному сближению китайцев с другими народами». С таким выводом П. Я. Пясецкого, безусловно, нельзя согласиться: он опровергнут жизнью. Но его мысль о непреодолимой сложности китайского языка разделяли многие ученые и путешественники того времени.

Иероглифы писали кисточкой. Лучшие кисточки делали из щетины соболя и лисицы, более дешевые — из щетины оленя, кошки, волка, зайца, овцы или из перьев птиц. Пучок щетины крепко перевязывался ниткой, его основание обмазывали канифолью и вставляли в прорезь бамбуковой ручки, на пучок надевали наконечник-футляр. Кисточка имела конусообразную форму, на ручке ее иногда делалась инкрустация из серебра и золота, нефрита, хрусталя, глазури, панциря черепахи, слоновой кости или рога носорога.

Китайская тушь изготовлялась из сажи и клея. Сажу получали от сжигания тунгового, кунжутного и сурепного масел, а клей приготовляли из оленьей и коровьей кожи. Чтобы клей не портился и для придания блеска в этот состав добавляли яичный белок, мускус и сок различных растений. Хорошо перемешанную массу клали в искусно вырезанную форму, получая таким образом «кусковую» тушь. Тушь употреблялась не только для письма, ее применяли и в живописи, печатном деле, при окраске зданий и дворцов; женщины красили тушью брови.

Тушь для письма наливалась в тушечницу, появление которой относится к очень давним временам. Самой обычной считалась каменная тушечница, она делалась из особого камня и имела форму прямоугольной плитки с углублениями для воды и туши. Лучшие тушечницы хранились в футлярах, сделанных из цветных пород дерева (сандала и груши).

Тушечница, традиционный письменный прибор, наряду с тушью, кистью и бумагой обязательно стояла на столе у каждого грамотного человека. Первые тушечницы появились в Китае более 6 тысяч лет назад. При династии Хань на каменных тушечницах выполнялись рельефные рисунки и орнаменты — так тушечница стала не только письменной принадлежностью, но и предметом искусства.

Писать иероглифы красиво и изящно считалось большим искусством. Для этой тонкой работы нужно было иметь бумагу, тушь, кисточку и тушечницу. Все эти предметы и само искусство каллиграфии были объектами своеобразного культа в кругах интеллигенции. Китайский поэт Су Цзымэй (XI в.) говорил, что «светлое окно, чистый стол, прекрасная кисть, тушь, бумага и тушечница доставляют эстетическое наслаждение».

В китайском языке существовало даже выражение «четыре драгоценности»: библиотека, тушь, бумага и кисточка с тушечницей. Состоятельный человек имел кабинет-библиотеку, где хранились конфуцианские книги. Это считалось признаком учености и мудрости, ибо через книги хозяин кабинета «советовался» с мудрецами.

* * *

В период маньчжурского господства школы в Китае были двух типов: частные и государственные. Последние подразделялись на школы первой ступени, которые функционировали в деревнях, а также уездные и провинциальные школы второй ступени. Обучение в школах было платное и продолжалось круглый год, с небольшим перерывом на время новогодних праздников. Учились только мальчики, девочек в школу не принимали — они получали воспитание в домашних условиях.

В сопровождении отца 7–8-летний мальчик, одетый в праздничный костюм, переступал порог школы, имея при себе кисточку для писания иероглифов, тушь и тушечницу. Прежде всего его заставляли поклониться изображению Конфуция и учителю, который становился духовным наставником школьника на все годы обучения. В честь учителя зажигали курительные свечи и троекратно низко кланялись ему — этим выражали уважение и готовность к беспрекословному повиновению. После этого церемониала учитель вместо «молочного имени» давал мальчику «школьное имя» (по-китайски сюэ-мин: сюэ — «учеба», мин — «имя»). Весьма распространены были такие имена: «Сметливый в грамоте» и «Первый в учении».