— А-а… — Блэкуэлл, к неудовольствию Алехандро, оглядел Кэт сверху донизу. — В самом деле.

Он сделал несколько шагов вперед, протянул Алехандро руку, и они обменялись рукопожатием.

— Томас Блэкуэлл, к вашим услугам, сэр. А вас как звать?

— Алехандро.

— Испанец.

Алехандро кивнул.

— А это моя дочь Катарина.

Кэт удивленно взглянула на него, но Блэкуэлл не заметил этого, поскольку его внимание отвлек визг из загона со свиньями.

— Чем больше будете вопить, тем дольше вам придется ждать кормежки, — буркнул он и перевел взгляд на Алехандро. — Такие прожорливые, знаете ли.

— Надо полагать, судя по их величине.

— В ближайшие дни хряка зарежу. Свинины надолго хватит для всего Эйама. Мы, знаете ли, тут сильно неравнодушны к свиному жиру. Это же лекарство от чумы.

Алехандро оторопел и некоторое время просто не знал, что сказать.

— Судя по вашему флагу, чума тут побывала, — произнес он наконец.

Блэкуэлл сплюнул в свиной загон и вытер лицо рукавом.

— Точно, хотя с тех пор минул уже год. Через деревню прошел человек, вот как вы сейчас, но остановился он в таверне. Никому не понравилось, как он выглядел, по правде говоря, — худой, цвет лица землистый. Сначала заболел он, потом жена хозяина таверны. Она умерла быстро, в течение дня. Дочь хозяина тоже заразилась, но поправилась. — Он быстро перекрестился мясистой рукой. — Вот только красоту утратила. Чума оставила на ней свои метки.

— И никто больше не заразился?

— Нет, слава Христу и всем святым. Девушка закрылась у себя на чердаке и пила свиной жир, пока не выздоровела. Это и остановило распространение болезни.

Кэт сделала шаг вперед.

— Примерно две недели назад я встретила бродячего нищего, который рассказывал, что сейчас на севере чума.

— А-а, вы, наверно, наткнулись на старину Уилла. Он повсюду болтает об этом. Пускай себе треплется, мы не возражаем. Время от времени оставляем ему еду, и он как-то перебивается.

— Но это было далеко на юге.

— Этот человек только и делает, что разъезжает.

— Выходит, он сказал неправду.

— Не совсем. — Блэкуэлл сунул руку в мешок, вытащил горсть зерна и бросил свиньям. Они радостно завизжали и тут же принялись тыкаться пятачками в грязь. — Мы хотим, чтобы чума сюда не пришла, и лучший способ добиться этого — рассказывать всем и каждому, что она уже здесь. Тогда ее, по крайней мере, не занесут путешественники. — Он вытер руки о штаны. — Спорю на плату за ночлег, что, идя через деревню, вы ловили на себе заинтересованные взгляды.

Алехандро кивнул.

— Здесь многие горюют из-за того, что нет торговли и вообще общения, в том числе и я. Кое-кто думал, что разумнее было бы сбежать от чумы. Но куда бежать-то, спрашиваю я? Куда ни сбежишь, глянь, а она там. Уж я-то знаю. Я похоронил всех своих детей от первой жены и ее саму тоже. Нет, от чумы не убежишь.

Так, значит, это он, тот самый Томас Блэкуэлл. И теперь у него двенадцатилетний сын. «Господь и впрямь милостив».

— От чумы не убежишь… вы верите в это, мистер Блэкуэлл? — спросил Алехандро.

— Ну, я знаю, что говорю, месье испанец. Я похоронил их в одной могиле, к югу от Кентербери.

Алехандро выдержал приличествующую паузу.

— Пожалуйста, примите мои соболезнования. Однако я должен признаться — много лет назад, путешествуя в тех краях, я видел могилу, в которой вы их похоронили.

Блэкуэлл вперил в него сердитый взгляд, словно не веря ни единому слову.

— Это правда, — продолжал Алехандро. — Там еще было написано: «Здесь лежат двенадцать моих детей и моя возлюбленная жена». Я горько оплакивал их судьбу и — может, даже еще горше — вашу.

Блэкуэлл бросил взгляд на дом, где жил со своей нынешней женой и детьми. На его лице читалась смесь чувств — отчаянной любви и одновременно страстного желания. Алехандро догадывался, чего так страстно хочет этот человек — возвращения ушедших. Мечта, которая никогда не осуществится.

— Мне часто снится, — снова заговорил Санчес, — как вы укладываете всех своих детей в могилу, а сверху — их мать, с раскинутыми в стороны руками, как бы для защиты. Я молюсь за вашу семью. — Под влиянием эмоций он и не вспомнил о совете, который дал ему де Шальяк. — Я лекарь, и на моих глазах слишком многие умерли от чумы.

Мгновение Блэкуэлл просто смотрел на него.

— Спасибо, добрый сэр. Однако должен сказать, все происходило не совсем так.

Алехандро удивленно посмотрел на него.

— Жена умерла первой… Дженет ее звали, да покоится она в мире. Добрая была женщина.

— Можно спросить, как долго это продолжалось?

— По правде говоря, точно не знаю. Как будто что-то мешает мне вспомнить.

— Это Господь защищает вас, сэр, от боли воспоминаний.

— Ах! Наверно. В этом есть смысл. Помню лишь, что Дженет умерла вечером в воскресенье… в то утро мы все ходили в церковь, вкусили крови и тела Христова. Я часто благодарил Бога, что он оказал эту милость моим родным, прежде чем призвал их к себе. Однако потом… Вы не представляете, что это такое — когда за неделю у тебя на глазах умирают все, кого ты любишь.

Алехандро вспомнил тот день, когда умерла Адель. Боль была почти непереносима. Она скончалась у него на руках — как жена и дети Томаса Блэкуэлла, но их было тринадцать душ, а он потерял лишь ее одну. Горе этого человека было безмерно.

— Ваша правда, сэр. Этого я не в состоянии представить.

По щекам бедняги текли слезы, но он, казалось, не осознавал этого. Алехандро молчал; в конце концов Томас Блэкуэлл почувствовал влагу на щеках и вытер их.

— Я положил тело Дженет в самом дальнем конце дома и пошел рыть могилу… — снова заговорил он.

Блэкуэлл продолжал свой печальный рассказ, но Алехандро его почти не слушал. Мысленным взором он видел двенадцать детей, каждый чуть выше своего предшественника, один за другим подбегающих к яме в земле. А потом, спустя совсем немного времени, здоровый розовый цвет их кожи сменялся на пепельно-серый, и они сами оказывались в этой яме, чтобы со временем обратиться в прах.

— …но могила оказалась достаточно глубока, слава богу, а иначе носки их ног торчали бы из земли.

Последнее замечание резануло слух Алехандро, заставив его вернуться к действительности. Он попытался представить себе торчащие из земли носки ног Адели или великана Эрнандеса, который не раз помогал ему.

— Эта неделя стала для меня сущим адом, — закончил Блэкуэлл.

«Всего неделя», — подумал Алехандро. Жуткое дело.

— Я буду молиться за души ваших усопших ближних.