– Бо, не надо… – слабо воспротивилась я.

– Какая ты красивая… – бормотал он. – Намного красивее, чем Жизель. У тебя кожа – чистый шелк, а у нее – наждачная бумага!

Теперь его пальцы принялись за застежку моего лифчика. Справившись с ней, Бо припал губами к моей обнаженной груди, отыскивая твердые напряженные соски. Я чувствовала, что мое тело вышло из-под контроля и перестало слушаться голоса разума. Я будто раздвоилась: разумная, спокойная и уравновешенная Руби куда-то исчезла, уступив мес то совсем другой: чувственной, страстной, готовой отдаться во власть желания.

– В багажнике есть одеяло, – прошептал он. – Мы можем расстелить его на земле, под звездами, и…

И что дальше? Мы будем ласкать и распалять друг друга до тех пор, пока уже не сможем остановиться? Перед глазами у меня возникло суровое лицо Дафны, в ушах зазвучал ее голос:

«У мальчишек на уме только секс. Поэтому их особенно привлекают доступные девушки. У каджунских девиц особая репутация… Они известны вольными нравами».

– Нет, Бо, – ответила я. – Ты слишком торопишь события. Я так не могу.

– Нам будет удобнее целоваться, если мы устроимся на одеяле, – настаивал он, каясь моего уха губами.

– Ты не ограничишься поцелуями, Бо Эндрюс.

– Не упрямься, Руби! – Голос его прозвучал неожиданно жестко. – Наверняка ты уже занималась этим прежде!

Слова его резанули меня прямо по сердцу.

– Никогда, Бо! Ты ошибаешься на мой счет.

Обида и горечь, прозвучавшая в моих словах, заставили его смутиться. Но отступать он не собирался.

– Значит, я буду первым, Руби. Это такое счастье – быть у тебя первым. Прошу тебя… – взмолился он.

– Бо…

Он продолжал покрывать поцелуями мою грудь. Тело мое рвалось навстречу его телу, нежным пальцам, требовательным губам, горячему дыханию. Но первая, разумная Руби вернулась, чтобы одержать верх над своим необузданным двойником. Воспоминания о разговоре с Дафной укрепили мое сопротивление. Я так решительно вступилась за каджунских девушек, так яростно отмела все обвинения надменной мачехи! Неужели же я собственным поведением докажу обоснованность дурной славы каджунок? Нет уж, не доставлю Дафне подобного удовольствия.

Я резко оттолкнула Бо и одернула платье.

– В чем дело, Руби? – с недоумением спросил он. – Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, Бо. Очень нравишься. Но я не готова заниматься этим сейчас. И мне жаль, что ты… что ты считаешь меня не такой, какая я на самом деле… Уверяю тебя, ты ошибся.

Бо откинулся на спинку сиденья. Разочарование его мгновенно переросло в досаду.

– Да, вижу, что ошибся, – процедил он. – Я думал, что действительно тебе нравлюсь.

– Я же сказала, Бо, ты мне нравишься. Но зачем так спешить? Почему мы не можем просто…

– Мучить и изводить друг друга, – насмешливо подсказал он. – Именно этим ты занималась со своими ухажерами в бухте?

– Нет, не этим. И вообще, у меня не было никаких ухажеров – в том смысле, какой придаешь этому слову ты!

Несколько мгновений Бо молчал, переводя дыхание.

– Прости, если обидел, – сказал он наконец. – Я вовсе не думаю, что в бухте ты гуляла с дюжиной парней одновременно.

Я робко коснулась рукой его плеча:

– Бо, нам с тобой нужно лучше узнать друг друга…

– Кто спорит? Я тоже этого хочу. Но лучший способ узнать друг друга – заняться любовью, – заявил он, повернувшись ко мне.

В голосе его звучало неколебимое убеждение, которое готова была разделить вторая, чувственная Руби. Однако первая Руби, уравновешенная и разумная, тоже не собиралась сдавать позиций. Своего разнузданного двойника она связала по рукам и ногам и затолкала в самый дальний уголок сознания.

– Надеюсь, ты не собираешься сказать какую-нибудь глупость вроде «давай будем дружить»? – саркастически осведомился Бо.

– Нет, Бо. Я хочу, чтобы мы были не просто друзьями. Зачем же лгать, что это не так?

– Тогда почему ты меня оттолкнула?

– Потому что не хочу бросаться в омут очертя голову, а потом сожалеть! – отрезала я.

Мои слова будто обдали его ледяной водой. Он отодвинулся, словно от меня повеяло холодом, и молча наблюдал, как я застегиваю бюстгальтер. Внезапно он расхохотался.

– Что такое? – растерянно спросила я.

– Когда я впервые привез сюда Жизель, она набросилась на меня как сумасшедшая. Именно так, а не наоборот, – сообщил Бо, включая мотор. – Теперь я окончательно понял: у вас нет абсолютно ничего общего. Кроме внешности, конечно.

– Надеюсь, – кивнула я.

– Как сказал бы мой дедушка, да здравствует разнообразие!

Бо вновь расхохотался. Я смотрела на него, пытаясь понять, чье поведение ему больше по душе – мое или Жизели.

– Знаешь, Руби, я думаю, ты была права, – сказал он, когда мы мчались по шоссе среди заболоченных равнин.

– В чем?

– Ты сказала, если я действительно чего-то захочу, смогу горы своротить. Так оно и есть. Я хочу тебя. И сделаю все, чтобы осуществить свое желание.

В свете фар встречной машины я увидела, что он улыбается. Он был невероятно красив и нравился мне до дрожи в пальцах. Меня неодолимо тянуло к нему. И все же я радовалась, что сумела устоять. Пусть все вокруг считают меня доступной, но я-то знаю, что это не так.

Когда мы приехали домой, Бо проводил меня до дверей и поцеловал на прощание.

– Я зайду завтра, хорошо? Будем репетировать наши роли в пьесе!

– Буду рада тебя видеть. Вечер был прекрасный, Бо. Спасибо.

В ответ он рассмеялся.

– Что за манера ржать над каждым моим словом? – рассердилась я.

– Прости, но я ничего не могу с собой поделать. Все время вспоминаю Жизель. Всякий раз, когда я приглашал ее в ресторан и тратил на ужин целое состояние, она от меня ожидала благодарности за прекрасный вечер в ее блистательном обществе. Так что я смеюсь вовсе не над тобой. Просто… ты меня все время удивляешь!

– Тебе нравится удивляться?

Взгляд его голубых глаз коснулся моего сердца, замершего в ожидании ответа.

– Да, пожалуй. Очень нравится! – повторил он более уверенно, словно сам только что это осознал.

Он снова поцеловал меня, резко повернулся и побежал прочь. Я смотрела ему вслед, задыхаясь от счастья. Когда Бо скрылся в темноте, я позвонила. Эдгар открыл немедленно, словно стоял за дверями, ожидая моего возвращения.

– Добрый вечер, мадемуазель!

– Добрый вечер, Эдгар!

Я уже подходила к лестнице, когда он меня окликнул:

– Мадемуазель!