Бесполезно было возвращаться в свою квартиру и говорить с Бэшудом, прежде чем узнаю, что доктор намерен делать. Я ходила поблизости взад и вперёд по улицам, перекрёсткам и скверам с каким-то тупым, застывшим чувством, которое не допускало не только активной работы мысли, но и всякого ощущения физической усталости. Я вспомнила, что то же самое чувство испытала несколько лет назад в то утро, когда тюремные служители пришли за мной, чтобы вести в суд, где решался вопрос о моей жизни. Вся эта страшная сцена снова пришла мне на память самым странным образом, как будто в ней участвовала не я, а какое-то другое лицо. Раза два я спрашивала себя в страшном отчаянии, зачем меня тогда не повесили.

Когда я вернулась в лечебницу, мне сказали, что доктор пришёл уже полчаса назад и что он сейчас в своей комнате, с нетерпением ждёт меня.

Я вошла к нему в кабинет и увидела его сидящим у камина. Он обхватил голову руками и опирался локтями на колени. На столе возле него кроме письма Армадэля и моей записки я увидела в небольшом кругу света, отбрасываемом лампой, открытый указатель расписания железных дорог. Не думал ли он о побеге? Нельзя было узнать по его лицу, когда он взглянул на меня, что он замышлял или как это известие поразило его, известие о том, что Армадэль жив.

«Сядьте около камина, — сказал он. — Сегодня сыро и холодно».

Я молча села. Доктор молча растирал колени перед огнём.

«Вы ничего не хотите сказать мне?» — спросила я.

Он встал и вдруг приподнял абажур лампы так, что свет упал на моё лицо.

«Вы, кажется, нездоровы? — спросил он. — Что с вами?»

«Голова у меня тяжёлая, а глаза горят, — ответила я. — Верно, от погоды».

Странно было, как мы оба удалялись от самого важного вопроса, о котором собрались говорить.

«Я думаю, что чашка чаю пойдёт вам на пользу», — заметил доктор.

Я приняла предложение, и он приказал подавать чай. Пока подавали чай, доктор ходил взад и вперёд по комнате, а я сидела у камина, и ни слова не было сказано. Чай взбодрил меня, и доктор заметил перемену к лучшему в моём лице. Он сел напротив у стола и наконец заговорил: «Если бы у меня было десять тысяч фунтов в эту минуту, я отдал бы их за то, чтобы не компрометировать себя в вашей отчаянной спекуляции со смертью мистера Армадэля».

Он сказал эти слова резко, запальчиво, что не вязалось с его обычным обращением. Был ли он сам испуган или старался испугать меня? Я решилась заставить его объясниться, прежде всего относительно того, что касалось меня.

«Минуту, минуту, доктор, — сказала я. — Вы обвиняете меня в том, что случилось?»

«Конечно нет, — отвечал он угрюмо. — Ни вы и никто не мог предвидеть того, что случилось. Когда я говорю, что отдал бы десять тысяч, чтобы не участвовать в этом деле, я не осуждаю никого, кроме себя. А когда я скажу вам, что не позволю воскресению мистера Армадэля погубить меня, не воспротивившись этому всеми силами, я открою вам одну из самых простых истин, когда-либо открытых мною мужчине или женщине за всю мою жизнь. Не думайте, что я подло отделял свои интересы от ваших в общей опасности, теперь угрожающей нам обоим. Я просто указываю разницу в риске, которому мы взаимно подвергались. Вы не использовали все свои ресурсы на приобретение лечебницы; вы не давали ложных показаний перед судьёй, которые наказываются законом как клятвопреступление…»

Я опять перебила доктора. Его эгоизм принёс мне больше пользы, чем его чай: он возвратил мне бодрость.

«Оставим в покое ваш и мой риск и приступим к делу, — сказала я. — Я вижу на вашем столе указатель железных дорог. Уж не собираетесь ли вы бежать?»

«Бежать? — переспросил доктор. — Вы, кажется, забываете, что мои последние деньги вложены в это заведение».

«Стало быть, вы остаётесь здесь?»

«Непременно!»

«А что вы намерены делать, когда мистер Армадэль приедет в Англию?»

Одинокая муха, видимо последняя из своего рода, пощажённая зимой, слабо жужжала, летая около лица доктора. Он поймал её, прежде чем ответить мне, и протянул через стол в своём сжатом кулаке.

«Если бы эту муху звали Армадэль, — сказал он, — и если бы вы поймали его, как я поймал её теперь, что сделали бы вы?»

Взгляд его, обращённый на моё лицо, сразу же устремился, когда он задал свой вопрос, на моё вдовье платье. Я тоже посмотрела на своё платье. Воспоминание о старой смертельной ненависти и вынесенном Армадэлю смертном приговоре охватило меня опять.

«Я убила бы его», — ответила я.

Доктор вскочил, все ещё держа муху в кулаке, и посмотрел на меня — чересчур театрально — с выражением крайнего ужаса.

«Убили бы его! — повторил доктор в приступе добродетельного испуга. — Насилие! Убийство! В моей лечебнице! Перехватило даже дух у меня!»

Я встретила его взгляд, когда он выражался с таким искусственным негодованием, рассматривая меня с пытливым любопытством, которое, чтобы не сказать более, нисколько не согласовалось с пылкостью его языка и горячностью тона. Доктор тревожно засмеялся, когда наши глаза встретились, и вернулся к своему обычному обращению за ту минуту, которая прошла, прежде чем он заговорил опять.

«Приношу тысячу извинений, — сказал он. — Мне следовало знать, что слова дамы нельзя принимать буквально. Позвольте мне напомнить вам, однако, что обстоятельство слишком серьёзно для… позвольте сказать, всякого преувеличения или шутки. Вы услышите, что я предлагаю, без дальнейших предисловий».

Он остановился и продолжал, используя муху, заключённую в его кулаке.

«Вот мистер Армадэль. Я могу выпустить его или удержать — как хочу, и он это знает. Я говорю ему, — продолжал доктор, шутливо обращаясь к мухе, — дайте мне надлежащие гарантии, мистер Армадэль, что вы не предпримите ничего против этой дамы или меня, и я выпущу вас из кулака. Откажете, и, каков бы ни был риск, я вас задержу. Можете ли вы точно предсказать, каков будет раньше или позже ответ мистера Армадэля? Можете ли вы не сомневаться, — сказал доктор, приноравливая действие к словам и выпуская муху, — что это кончится к совершенному удовольствию всех сторон таким образом?»

«Я не скажу сейчас, — отвечала я, — сомневаюсь я или нет. Дайте мне прежде убедиться, что я правильно понимаю вас. Вы предлагаете, если я не ошибаюсь, запереть двери этой лечебницы за мистером Армадэлем и не выпускать его до тех пор, пока он не согласится на условия, которые наши интересы требуют предложить ему? Могу ли я спросить в таком случае, как вы намерены заставить его войти в ловушку, которую расставите для него здесь?»

«Я предлагаю, — сказал доктор, положив руку на указатель расписания железных дорог, — удостовериться, во-первых, в какое время каждый вечер в этом месяце приходят в Лондон поезда из Дувра и Фолкестона, а потом я предлагаю послать человека, известного мистеру Армадэлю и на которого вы и я можем положиться, ждать прихода поездов и встретить мистера Армадэля в ту минуту, когда он выйдет из вагона».