Ввиду переданных по радио сообщений о том, что граждане Чехословакии сами захватили Прагу, я горел желанием поскорее прийти им на помощь и попросил Брэдли санкционировать этот марш, но получил отказ. Разведывательные подразделения Третьей армии находились в окрестностях Праги, что означало — мы продвинулись на восток дальше любой из западных армий. Также Третьей армии, единственной из всех западных армий, была дарована привилегия вести последнее наступление.

6 мая уже окончательно решилось, что за проходившую через Пльзень линию мы не переступим, исключая, конечно, необходимые в целях безопасности действия отрядов разведчиков на удалении в семь—восемь километров от расположений своих частей. Я был чрезвычайно огорчен, поскольку считал и думаю так же сейчас, что нам следовало продолжать наступать до берегов Влтавы, а если бы русским это не понравилось, мы должны были послать их к черту. Только спустя много времени я узнал, какая важная причина заставила генерала Эйзенхауэра приказать нам остановиться там, где мы остановились.

Так же мы решили, что рубежом, на котором мы будем дожидаться прибытия русских частей, станет место, где мы находились — к северо—востоку от реки Дунай. Около 11.00 авангандная штурмовая бригада (командир полковник С. X. Нобль) 16–й бронетанковой дивизии вошла в Пльзень. Для исполнения задач плана «Иклипс» («Затмение»)[246]мы переместили 3–й корпус к Нюрнбергу, начав оккупацию Баварии.

Как нам доложили, сто тысяч белых русских, с которыми находилось немало женщин и детей, пытались сдаться в плен.[247]Эти люди угодили в переделку: солдаты могли рассчитывать лишь на участь военнопленных; женщины и дети считались перемещенными лицами.

7 мая мы уже знали, что война закончится в полночь с 8 на 9 мая. Брэдли направил русского генерал—полковника через расположения 5–го корпуса, чтобы тот мог приехать в Прагу и сообщить командующему германской группы армий генералу Шернеру[248]условия капитуляции.

Генерал Гэй предусмотрительно направил главного врача Третьей армии с личной инспекцией в Моосбург, чтобы тот мог своими глазами увидеть, что пленные солдаты и офицеры союзников получают должный медицинский уход и полноценное питание.

Заместитель министра обороны судья Паттерсон провел у нас ночь с 6 на 7 мая, а 7–го числа мы отправились в 20–й корпус на двух «Кабах». В тот день мы перелетали через реку Эннс, также через Изар и в одном месте на боковой ветке видели по меньшей мере сотню неповрежденных паровозов.

Прибыв в штаб—квартиру генерала Уокера, мы узнали, что в руки 20–го корпуса попала размещенная в соседнем замке Императорская испанская академия верховой езды, в полном составе бежавшая из Вены при приближении русских. Это заведение открылось в Вене еще при императоре Карле V.[249]

Поначалу все приемы вольтижировки имели большое значение с военной точки зрения. Таким образом, выполнение курбета[250]имело целью увеличить силу удара мечом, завершаемого всадником в тот момент, когда конь его опускал копыта на землю. Вольт и полувольт[251]помогали избежать атаки, а скачки вперед и назад служили для того, чтобы обезопасить всадника от близкого контакта с противником, ну и так далее. Годы шли, и методы ведения войны менялись, таким образом, применение всех приемов вольтижировки утратило практическое значение и превратились в искусство верховой езды. Как часто бывает в подобных случаях, истинная цель теряет смысл, будучи подмененной процессом, то есть средством, которое и превращается в цель.

После обеда генерал Уокер устроил так, что нам удалось стать зрителями великолепного шоу. Как бы там ни было, мне показалось весьма и весьма странным, что во время мировой войны два десятка парней и людей среднего возраста вместе с тридцатью грумами тратили все свое время на то, чтобы обучать несколько десятков лошадей шевелить задницами и становиться на дыбы, повинуясь всаднику, натягивающему поводья или ударяющему их пятками в бока. Как бы я ни любил лошадей, подобные вещи кажутся мне напрасной тратой времени и сил. С другой стороны, наверное, неправильно было бы позволить древнему искусству, сколь бы бессмысленным оно ни казалось, исчезнуть навеки, тем более все оценки субъективны. Лично для меня вольтижировка вещь куда более интересная, чем живопись или музыка.

Покинув расположение 20–го корпуса, мы с заместителем министра полетели дальше. Пролетая над Линцем, я обнаружил, что город получил больше разрушений, чем мне представлялось. Приземлились мы в расположении 12–го корпуса, где нас встретил генерал Ирвин. Оттуда уже к 20.00 мы вернулись ко мне в штаб.

У замминистра была чудесная способность запоминать имена и лица: он помнил всех офицеров, которых ему представляли, когда он в последний раз посещал ту или иную часть. Также он очень хорошо знал историю, особенно то, что касалась Гражданской войны, поэтому мы беседовали с особым удовольствием. Насколько мне известно, он единственный человек в правительстве, награжденный крестом «За отличную службу», который он получил, служа в пехотных частях во время Первой мировой войны.

8 мая, когда замминистра уехал, ко мне на обед пожаловали Брэдли и Аллен, и мы обсудили множество вопросов, которые касались занимаемой нами зоны. Между тем поскольку Штаб командующего союзническими экспедиционными силами так и не пришел к какому—нибудь конкретному решению, мы могли лишь гадать о том, что же будет дальше.

На обычной летучке утром 8–го в разговоре с офицерами я сказал им, что эта летучка станет последней на территории Европы, подчеркивая слово «Европа». Думаю, многие из них понимали, что я надеялся на другие летучки, но уже в Азии, однако «Самые лучшие планы людей и мышей идут ко дну…». Затем я поблагодарил всех сотрудников штаба за то, что они сделали, и сказал, что один человек не может управлять армией, а успешность действий каждого войска зависит от гармоничной работы его штаба, от умения сражаться боевых офицеров, сержантов и рядовых. Без этого командного взаимодействия никто не может победить в войне.