И как вы допустили это, боги,

Чтобы в такой ответственный момент

Мне отказал в поддержке и подмоге

Дотоле безотказный инструмент?[74]

Ну что-то типа этого.

Я прикинул, сколько времени он отсутствовал. Получалось, что часа полтора наверняка, не меньше, то есть провериться успел, причем, судя по виду, результат плачевный.

На Ивана государь почти не взглянул, обратив на него внимание, лишь когда тот принялся неловко пояснять, что заглянул совсем на чуток, потолковать о виршах.

– О чем?! – вытаращился на него Дмитрий.

Ну да, понимаю. Ныне у царя-батюшки вопросы и проблемы куда существеннее, а тут…

Но, к его чести сказать, орать он на своего кравчего не стал, сдержавшись, и лишь отрывисто заметил, чтобы Хворостинин уходил, поскольку теперь пришел его черед поговорить о… виршах.

– Так, может, вместях все втроем? – обрадовался простодушный Хворостинин и от избытка чувств весело подмигнул мне.

«А ты говорил про какой-то смертный приговор, – явственно читалось в его взгляде. – А он видишь каков? Не может ведь человек, говорящий с тобой о стихах, потом осудить тебя на смерть, так что все в порядке».

– У нас с ним особые… вирши, – хрипло выдавил из себя Дмитрий, еле сдерживая свою ярость, и тут даже Иван почуял неладное, хотя по сожалеющему взгляду, брошенному на меня перед уходом, было заметно его недоумение, что за особенности могут быть в виршах.

Начинать разговор, даже оставшись со мной наедине, государь не спешил, да и когда раскрыл наконец рот, то начал совсем не с того, что, как мне думается, интересовало его больше всего. Очень уж ему не хотелось признавать очередное поражение от меня, да еще столь сокрушительное, потому он продолжал хорохориться.

– Я тута у медикуса вопросил, так он мне поведал, что заминки в таковских делах приключаются чуть ли не со всеми. И лечба порой вовсе не надобна, особливо ежели лета младые – переждать немного, и все, – заметил он, принявшись расхаживать из угла в угол, но при этом избегал смотреть мне в глаза.

– Выходит, ты так мне и не поверил? – уточнил я. – Что ж, пережди. – И равнодушно передернул плечами, давая понять, что мне все равно, и вообще, сколько ты, паренек, ни надрывайся, результат останется один и тот же.

– Пережду, – кивнул он. – Токмо я сызнова, чтоб надежнее, на… Ксении Борисовне испытывать себя учну. Небось от такой красы и у мертвяка зашевелится. – И впился в меня взглядом – как я восприму такой вариант.

– У мертвяка возможно, – невозмутимо согласился я, – а вот у тебя…

И тут Дмитрий, не выдержав, взорвался.

На сей раз бочек, как в подклети Высоцкого монастыря под Серпуховом, у него не имелось, поэтому выхваченный из ножен сабельный клинок пришлось перехватывать.

Надо сказать, что силенка у «красного солнышка» была дай бог, плюс дополнительная подпитка от ярости, так что удержать запястье его правой руки мне стоило немалого труда.

Сколько длилось наше противостояние – не засекал, но ему хватило и этого короткого времени, чтобы, от гнева брызжа мне в лицо слюной, взахлеб наобещать сразу целую кучу казней, причем повешение в этом списке шло вслед за обезглавливанием – ну никакой логики у государя, под мышки, что ли, вздергивать станут?

В конце, разумеется, костер, как колдуну, наславшему на Дмитрия заклятие.

Пришлось еще раз пояснить про веревочки и про наши связанные воедино жизни, так что заклятие это в равной степени наложено на всех троих. А что до казней, то я не возражаю, но напоминаю, что срок этой самой жизни у царя-батюшки всего на две недели длиннее, чем у меня, поэтому…

Поначалу он мне не поверил, хотя и засомневался, поэтому сабля вновь оказалась в ножнах, а разговор пошел в более деловом русле. Ярость, правда, до конца еще не прошла, и смиряться он не хотел, заявив, что коль и впрямь у него не выйдет поять царевну самому, то он отдаст ее на потеху стрельцам, а Федьке на всякий случай заранее велит отрубить голову.

Причину же для этого найти – пара пустяков.

К примеру, недавнее отравление. Дескать, притворялся мой ученичок, но нашлись видоки, которые воочию лицезрели, как он подсыпал государю в кубок смертное зелье. Сперва молчали из страха, а теперь, когда Годунов уплыл в Кострому, во всем сознались.

Выдавал он мне все это, ни на секунду не отрывая взгляда от моего лица. Скорее всего рассчитывал взять на испуг, но не тут-то было.

Я добросовестно выслушал все угрозы и в ответ хладнокровно заметил, что, если все это произойдет, тогда буду не в силах помочь государю, поскольку в день казни царевича меня на этом свете неделю как не будет, и вновь напомнил про наши жизни-веревочки.

Помогло – сразу осекся на полуслове, не зная, что еще сказать. Однако сомнения продолжали в нем оставаться, и он ехидно осведомился, что раз я продолжаю настаивать на этой нерушимой связи, то получается, что и у меня самого, и у Федора тоже теперь немалые проблемы с этим.

– А как же, – охотно подтвердил я.

– Но тогда зачем?! – удивился он, вытаращив на меня глаза.

– Затем, что ты снова нарушил свое слово, которое дал мне, – ответил я. – Не надо было умышлять худое против царевны, и тогда ничего бы не было.

И вновь он мне не поверил.

Ну не укладывалось у него в голове, что я рискнул столь многим лишь для того, чтобы увезти Ксению, которая вдобавок чужая невеста.

– Так ты утверждаешь, что теперь мы все трое стали… – протянул он, морщась и не зная, как бы выразиться поделикатнее, но я бодро подхватил, причем в отличие от Дмитрия миндальничать не стал. Скорее уж напротив – постарался сгустить краски.

– На Руси ныне таких жеребцов, как мы, государь, называют меринами, петухов – каплунами… – Я напряг память, поскольку сельское хозяйство, и животноводство в частности, не мой конек, и она послушно выдала еще кое-что: – Кабанчиков именуют боровами, быков волами, а…

Закончить он мне не дал, заорав, чтобы я заткнулся и… Но переполнявшие его чувства были столь сильны, что отыскать достойное продолжение у Дмитрия не получилось – он только засопел и зло уставился на меня, буравя глазами.

Я отвечал, как учил Христос, то есть взирал ласково и по-доброму. Одним словом, изображал хирурга, столкнувшегося с глупым пациентом, не понимающим, что без некоторых деталей организма жить ему будет гораздо спокойнее.

К тому же это лишние заботы

В карьере, в личной жизни и в судьбе:

Во-первых, отвлекает от работы,

А во-вторых, мешает при ходьбе![75]

Понимая, что до меня не доходит его красноречивое молчание, и так и не отыскав в своем лексиконе чего-нибудь эдакого, достойного меня, он круто повернулся и вновь принялся метаться из угла в угол. После минутного блуждания он остановился и утвердительно кивнул, негромко произнеся: