Грек стоял перед девушкой с поникшими плечами, сотрясаясь от рыданий. Ему было стыдно посмотреть Тюре в глаза.

Тюра на краткий миг прижалась к Калокиру, мягко коснувшись лбом его небритой щеки. Затем девушка подбежала к лошади и запрыгнула в седло. Гикнув звонким голосом, Тюра птицей полетела по равнине вдогонку за Регнвальдом, который уже растаял в стремительно сгущающемся мраке южной ночи.

Болгарских вельмож, устроивших заговор, Святослав отдал на суд болгарской дружины. Расправа была короткой и беспощадной. Болгары в гневе закидали изменников дротиками.

В стане ромеев, видимо, что-то стало известно о происходящих в Доростоле неурядицах, поскольку византийцы воспрянули духом и выстроились на равнине в боевой порядок, вызывая славян на битву. Святослав принял вызов. Обратив внимание, что Цимисхий расположил свое войско выгнутой дугой, чрезмерно усилив фланги, Святослав решил рассечь фалангу ромеев посередине, а затем стремительным ударом в тыл правого фланга добить врага. Лучшие конные отряды Цимисхия были собраны как раз здесь.

Пробивать центральные пешие шеренги ромейского войска Святослав поручил воеводе Икмору. Сам князь встал с конной дружиной на левом крыле, доверив правое крыло своего войска конному полку болгар во главе с воеводой Гомзой.

Битва началась.

Русичи отчаянно напирали в центре. Цимисхий раз за разом бросал в сечу фланговые конные полки, стремясь взять войско Святослава в клещи. Дабы вернее это сделать, ромейские полководцы по привычке начали растягивать свой боевой фронт, не очень заботясь о центре. Вскоре фаланга ромеев стала разрываться под напором русичей сразу в нескольких местах. Заткнуть бреши в боевых порядках было некем, так как все резервные отряды ромеев были оттянуты на фланги. Фронт ромейского войска начал рушиться на глазах!

Тревожно завыли ромейские трубы, призывая на помощь из стана Цимисхия всех, кто там еще оставался.

Вот русичи прорубились сквозь толщу ромейской фаланги, обратив врагов в бегство. Казалось, свершился перелом в сражении! Пешим русским полкам оставалось только выйти в тыл правого фланга ромеев, где находились «бессмертные» и катафрактарии во главе с магистром Склиром.

И тут случилось непредвиденное.

Икмор узрел на левом фланге ромейского войска пурпурный штандарт василевса с золотым двуглавым орлом. Он повел своих ратников туда, забыв о приказе Святослава. Размахивая мечом, Икмор стал пробиваться к Цимисхию, горя сильнейшим желанием своей рукой убить владыку ромейской державы. Телохранители Цимисхия стояли насмерть, сдерживая натиск славянской рати, но их было немного. Русичи уверенно одолевали ромеев. В Икмора вонзались стрелы, но он не обращал на них внимания, свирепо круша врагов мечом. Когда ему в бедро воткнулось вражеское копье, то Икмор обломил копейное древко и с железным наконечником в ноге продолжал сражаться.

До Цимисхия оставалось не более сорока шагов. Икмор выхватил дротик из руки сраженного им ромея и метнул его в василевса. Короткое копье просвистело рядом с головой Цимисхия и убило наповал императорского знаменосца. Пурпурный царский стяг повалился на землю.

Навстречу Икмору выехал верхом на белом коне храбрый военачальник Анемас, араб по рождению, сын критского эмира Абд-эль-Азиза, взятого в плен Никифором Фокой и перешедшего на службу к ромеям. Анемас преградил путь Икмору и сильным ударом двуручного меча отсек ему голову вместе с правой рукой, уже занесенной для очередного удара. Икмор упал. Русичи подхватили его тело и, заслоняясь щитами, стали отступать, удрученные гибелью своего доблестного воеводы.

Сражение продолжалось еще около трех часов, поскольку во фланговых отрядах славян далеко не сразу узнали о смерти Икмора. Святослав и Гомза со своими конными дружинами отразили все наскоки ромейской конницы. Только повальное откатывание назад расстроенных русских полков под натиском наемников Цимисхия вынудило Святослава завершить эту битву отступлением в Доростол. С обеих сторон было много убитых, но раненых было втрое больше.

В сумерках на равнине заполыхали погребальные костры. Русичи хоронили своих павших и среди них – воеводу Икмора, сына Энунда, считавшегося по храбрости и воинскому умению вторым после Святослава.

Уже глубокой ночью в покоях Святослава собрались предводители русского войска. Нужно было решить, что делать дальше?

– Ествы у нас осталось дней на шесть, не больше, – сообщил собравшимся Свенельд. – Лошадей и вовсе кормить нечем. Число убитых ратников к сегодняшнему дню перевалило за десять тысяч человек. Израненных ратников у нас более семи тысяч, из них половина тоже обречена на смерть, ибо надлежащего ухода за ними нету. Помощи нам ждать неоткуда, братья.

– Чего ты тоску нагоняешь, воевода! – Ростичар бросил на Свенельда сердитый взгляд. – У ромеев раненых тоже полным-полно, а убитых еще больше, чем у нас. Токмо от моего меча в последней сече пала дюжина ромеев! А Икмор, полагаю, еще больше врагов накромсал!

– Мне ведомо, Ростичар, что меч у тебя быстрый, – спокойно промолвил Свенельд. – А Икмор мог нагнать страху на любого врага хоть с мечом в руке, хоть с секирой. Вот токмо ушел от нас Икмор в царство Нави и храбрость свою с собой унес.

– Гибель Икмора, несомненно, большая утрата для нашего войска, – сказал боярин Ставр, – но не склоняться же из-за этого перед Цимисхием!

– Об этом никто и не говорит, – подал голос Акун Белобородый. – Надо сажать войско на ладьи и отчаливать отсюда, покуда ромеи раны зализывают. Соберем на Руси новое войско, вот тогда и расквитаемся с Цимисхием за все наши обиды!

– Еще чего! – гневно воскликнул Ростичар. – После стольких жертв отдать ромеям Доростол! Думай, что молвишь, Акун.

– А войско чем кормить, храбрец? – накинулся Акун на Ростичара. – В Доростоле уже все собаки съедены, все голуби и вороны переловлены. Ратники уже крапиву едят вместо хлеба.

– Вот разобьем ромеев и обогатимся не токмо златом и рабами, но и съестными припасами, – вставил воинственный Ставр. – У ромеев всякой пищи навалом!

– У нас не сегодня-завтра воины от голода падать начнут, до сечи ли тут! – сказал боярин Богумир.

Спор воевод грозил перейти в шумную перепалку, но тут вмешался Святослав.

Князь расправил широкие плечи и медленно прошелся по светлице от скамей, на которых восседали бояре, до узких окон, утонувших в толще дворцовой стены. За разноцветными оконными стеклами уже погасли последние отблески вечерней зари. Темная июльская ночь поглотила Доростол и берега широкого Дуная. Так же темно и смутно было на душе у Святослава, это чувствовалось в его речи, обращенной к старшим дружинникам.

– Погибнет слава, которая шествовала за нашим войском везде и всюду, коль мы теперь позорно отступим перед ромеями, – молвил князь. – Братья, проникнемся же мужеством, завещанным нам предками, и выйдем завтра на сечу, помня, что мощь русов доселе была несокрушимой. Не пристало нам возвращаться на Русь, спасаясь бегством. Выбор у нас таков: либо победить и с честью вернуться домой, либо умереть со славой здесь, у стен Доростола. – Святослав ненадолго умолк, оглядев бородатые утомленные лица своих воевод, затем более уверенным голосом продолжил: – Братья, не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые срама не имут. Но ежели мы побежим от врага, то стыдом себя покроем. Станем крепко, братья! Я пойду впереди вас, коль голова моя падет, то вы уж промыслите дальше сами. Вот тогда я буду для вас и не владыка, и не советчик.