Поэтому не было ничего удивительного в том, что пираты, лишенные своего главного успокоения, изнывавшие под властью Моргана, который, по их мнению, имел на нее не слишком большие права, и работавшие по многу часов без особой надежды на вознаграждение, мало-помалу начали роптать, собираясь в группы по нескольку человек.

Один день сменял другой, прошла неделя, за ней — вторая. Валькура теперь стали частенько замечать в окружении моряков, занятых каким-то серьезным разговором. При этом он старался не повышать голоса и внимательно следил, не приближается ли к ним Морган или Бономм. Большая часть людей из экипажа «Пруденс» и «Черного жеребца» держалась от него подальше, однако ему быстро удалось найти слушателей среди разношерстной команды «Ворона».

Проработав целый день под жарким солнцем, Фелиситэ и Морган каждый вечер отправлялись к скрытому в пещере бассейну. Эти часы Фелиситэ нравились больше всего, потому что они с Морганом могли наконец уединиться, покинув лагерь, где матросы постоянно ссорились, бранились и бросали на них косые взгляды. Это было время наступления тишины и спокойствия, когда последние лучи заходящего солнца скользили по зеленым склонам острова, а из леса, заросшего по краям папоротниками, потихоньку начинало веять прохладой, когда волны тихо накатывались на берег, а морские птицы последний раз облетали свои владения, прежде чем отправиться на ночлег. Тогда они с Морганом могли вернуться к себе в хижину, чтобы, отгородившись от окружающего мира с его проблемами, искать друг в друге отдохновения, помогавшего им сохранить себя.

Однажды вечером, когда они, выбравшись из пещеры, спускались по известняковому склону на берег, их охватило ощущение какой-то перемены. Хотя на западе небо освещала розовая закатная заря, с северо-востока горизонт закрывала серая, низко нависшая над морем дымка, а волны, разбивающиеся у ног, казались теперь тяжелыми. Они выплескивались на берег и откатывались назад, словно какая-то маслянистая жидкость. Воздух сделался неподвижным, и хруст песка под ногами отдавался в нем гулким эхом. Над головой пролетела голубая цапля, направляясь в глубь острова, после чего небо стало совсем безжизненным.

— Похоже, сегодня будет дождь, — сказала Фелиситэ.

— Это точно, — согласился Морган, нахмурившись так, что между бровей появилась морщинка.

— Может начаться шторм?

— Кто знает? Такое всегда возможно в этих широтах, хотя в это время сильные бури случаются редко.

Они молча прошли несколько ярдов. Под впечатлением окружавшей их мрачной картины, заставившей Фелиситэ вспомнить о напряженной атмосфере, царившей среди моряков в последние дни, она спросила:

— Морган, скажи, ты не обращал внимания на людей в последнее время?

Обернувшись, он внимательно посмотрел на нее.

— Что с ними случилось?

— Похоже, они сделались более злобными и готовы в любую минуту взбунтоваться.

— А когда пиратам не хочется бунтовать? Это их естественное состояние.

— Может быть… я не знаю. Только это, наверное, опасно, особенно для тебя.

Губы Моргана скривились в усмешке.

— Твое беспокойство мне льстит, но почему ты так решила?

— Я видела, как Валькур переговаривается с матросами, а он, по-моему, вряд ли будет держать зло на капитана Бономма.

— У него, пожалуй, не меньше причин, чтобы свести счеты и с тобой. Так что тебе, наверное, тоже не помешает смотреть в оба. — Морган улыбнулся, пристально глядя на девушку зелеными глазами.

— Даже если ты прав, — заметила Фелиситэ, — все равно ты единственный, кто сейчас мешает им добраться до меня.

— Это точно, — кивнул он и отвернулся, устремив взгляд в сторону моря.

— Может, если ты станешь обращаться с людьми he так строго… — начала Фелиситэ.

— Кто-то должен этим заниматься, если мы не хотим застрять здесь навсегда, и, по-моему, никто другой не желает взять на себя такую обязанность.

Он сказал правду; Фелиситэ сама это понимала, и все же она не могла справиться с охватившей ее тревогой.

Морган взял девушку за руку.

— Нам лучше поторопиться, если мы хотим успеть домой, пока не началась гроза.

Дождь приближался прямо на глазах. Они видели, как его длинные струи хлещут вдалеке морскую поверхность. Раскаты грома напоминали грохот орудий, а из плотных серых туч вырывались молнии, стрелами ударявшие в воду. Воздух наполнился каким-то призрачным желтоватым светом, в нем ощущался сильный запах озона. Усилившийся ветер поднимал соленую пыль и песок, раскачивал вершины пальм, чьи листья напоминали огромные перья, и заставлял их стволы двигаться, изгибаясь, словно в грациозном танце. Морган и Фелиситэ вдыхали влагу, чувствовали, как она покрывает их кожу. Первые капли дождя, тяжелые и холодные, упали на их поднятые к небу лица, когда до хижины оставалось совсем немного.

Задыхаясь, они вбежали внутрь и бросились на постель. Спрятавшись в этом ненадежном убежище, дрожащем от порывов ветра, они наблюдали, как пелена дождя спустилась ниже, окружив их плотной завесой, и мощные струи захлестали по земле и по воде залива с такой силой, что на ее поверхности появилась белая пена.

В сгустившейся темноте, прорезаемой вспышками молний, раздавались похожие на грозный рык раскаты грома. Внезапно Фелиситэ вспомнила, ночь после маскарада, когда Моргану пришлось отбиваться от Валькура и двоих его сообщников, о жестоких событиях, случившихся после той грозы. Повернувшись к сидящему рядом мужчине, она увидела, что он смотрит на нее сквозь полумрак.

— Фелиситэ, — прошептал Морган, дотронувшись теплыми пальцами до ее щеки. — Не смотри на меня так, я этого не вынесу.

Наклонив голову, он прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. От этого прикосновения у Фелиситэ закружилась голова, и тяжелые воспоминания мгновенно оставили ее. Морган принялся осыпать нежными жаркими поцелуями точеные изгибы щеки, изящный подбородок, опускаясь все ниже, к тому месту на горле, где чувствовалось учащенное биение ее пульса. Стараясь сдержать непомерную силу, он заставил Фелиситэ опуститься на постель, а потом наклонился над ней, опершись на локоть. Его руки заскользили по телу девушки, вызвав новый прилив возбуждения. Вытащив из бриджей подол ее рубашки, Морган поднял ее вверх, задержавшись, чтобы поцеловать каждый из розовых бугорков груди, прежде чем стащить* рубашку через голову. Потом он медленно снял с Фелиситэ бриджи, одновременно лаская ее живот, постепенно опуская руку все ниже, как делал это всегда.

Когда она лежала уже обнаженной, он быстро разделся и снова повернулся к ней, притянув ее к себе. Морган принялся нежно гладить каждый изгиб, каждую впадину ее тела, не думая до поры о собственном удовольствии, стараясь, чтобы сначала удовольствие испытала она. Эти томные ласки вызывали в его душе прилив чувственного наслаждения.

Прикоснувшись к его густым волосам, показавшимся ей живыми, Фелиситэ ощутила, как само ее естество растворяется в потоке сладостного желания, поднимающегося в ней словно волна прилива. На гребне этой волны Морган вошел в нее, заставив испытать ни с чем не сравнимое наслаждение от соприкосновения с его напряженным могучим телом, ощутить, как дрожат его мускулы от с трудом сдерживаемого нетерпения. Двигаясь вместе, с неистовством окружающей их дикой стихии, так что у них перехватывало дыхание, они достигли вершин оглушающего оргазма, сменившегося забвением и умиротворенным изнеможением — лучшим лекарством от тяжких воспоминаний.