Первая банка, которую он выпил, бродя по пустой квартире, пошла хорошо. Днем, когда его не было, Селеста, наверное, вернулась и ушла на работу, и он даже подумывал позвонить в салон, узнать, может, она там — стрижет, причесывает, болтает с дамами, кокетничает с педерастом Паоло, работающим с нею в одну смену и привыкшим к флирту с ней — ленивому, но не совсем невинному флирту, каким обычно развлекаются педерасты. Или, может быть, она отправилась в школу к Майклу, зацеловала его, затормошила, а потом повела домой, а по дороге они зашли выпить молочный коктейль с шоколадом.

Но Майкл не был в школе, а Селеста не была на работе. В глубине души Дейв знал, что они прячутся от него, и вторую банку он прикончил, сидя за кухонным столом и чувствуя, как алкоголь пробирается в тело, утихомиривает его, как он серебрит и закручивает в воронку воздух вокруг него.

Он должен был ей рассказать. С самого начала должен был рассказать, как все случилось на самом деле. Он должен был ей доверять. Не так много жен остались бы верны недоучившимся бейсболистам-мужьям, изнасилованным в детстве, не имеющим приличной работы. А вот Селеста осталась верна. Только вспомнить ее в ту ночь у раковины, как она стирала его одежду и говорила, что все сделает сама, уничтожит все улики, — господи, такая жена чего-то стоит! Как это Дейв мог упустить это из виду? Как дошел он до того, чтобы не видеть, не понимать той, что была постоянно рядом и стала такой привычной, что он разучился ее замечать, вглядываться в нее?

Дейв достал из холодильника третью, последнюю банку и еще немного походил по квартире, чувствуя, как переполняет его любовь к жене и сыну. Ему хотелось прижаться к обнаженному телу жены, прильнуть к нему, погладить ее по волосам и рассказать ей, как ему не хватало ее в комнате для допросов, такой холодной, с шаткой мебелью. Раньше он думал, размышлял он сейчас, что нуждается в человеческом тепле. Нет, в действительности нуждался он лишь в Селесте, в ее тепле. Только бы тело ее обвилось вокруг его тела, только бы заставить ее улыбнуться, только бы целовать ее веки, гладить ее по спине, задохнуться в ее объятиях!

Еще не поздно, он расскажет ей все, когда она вернется домой. Просто голова у меня барахлила последнее время, мысли путались, да и пиво это лишь портило дело. Но пиво мне нужно, пока ты не вернешься. А потом — точка, брошу пить, поступлю на компьютерные курсы или еще на какие-нибудь другие, получу хорошую, чистую работу. Вот Национальная служба охраны объявляет прием на обучение, я бы мог взяться за это дело. Один уик-энд в месяц и несколько недель летом — не страшно, их можно потратить ради семьи. Да ради семьи я бы и на голову встал! Обрел бы прежнюю форму, согнал вес — весь этот пивной жир, — привел бы в порядок мозги. А когда я получу хорошую работу, мы переедем, бросим этот район с его неуклонно растущей рентой и грязью на месте будущего стадиона и все густеющим снобским окружением. Зачем это все терпеть, преодолевать? Все равно раньше или позже они нас вытеснят. Вытеснят и устроят здесь жизнь по собственному вкусу, эдакое пластиковое чудо; станут обсуждать в кафе и закоулках магазинов здорового питания строительство своих вилл!

А мы тем временем отправимся в хорошее место, скажет он Селесте, где будет чисто, где ребенку будет удобно.

Мы начнем все заново. И я расскажу тебе, как все было, Селеста. Не очень складно получилось, но не так страшно, как ты думаешь. Я расскажу тебе, что в голове моей бродят диковинные пугающие видения и, может быть, мне стоит обратиться к врачу. Некоторые мои желания вызывают у меня ужас и отвращение, но я стараюсь, стараюсь оставаться хорошим человеком. Похоронить в себе того Мальчишку. Или, на худой конец, хоть капельку научить его состраданию.

Может быть, тот парень в «кадиллаке» именно этого и искал — капельку сострадания. Но в ту субботнюю ночь Мальчишка, Сбежавший от Волков, не желал проявлять сострадания. У него в руках был пистолет, и через открытое окно машины он ударил им парня в «кадиллаке». Дейв слышал, как хрустнула кость, а рыжеволосый поднялся, выполз из машины через переднюю дверцу напротив водительской и стоял там разинув рот, глядя, как он расправляется с парнем. Дейв влез в машину, выволок парня за волосы наружу. Тот был не так прост и не так беззащитен, как казалось. Хитрец прикинулся мертвым, а нож Дейв увидел, лишь когда клинок пропорол его рубашку и вонзился в тело. Это был пружинный нож, и размах был слабый, но он все же успел ранить Дейва, прежде чем тот, двинув коленом по кисти парня, придавил его руку к дверце машины. Когда нож упал на мостовую, Дейв ногой подпихнул его под машину.

Рыжеволосый мальчик выглядел испуганным и в то же время азартно возбужденным, и Дейв, обезумев, ударил парня рукоятью пистолета по голове с такой силой, что рукоятка треснула. Парень перекувырнулся на живот, и Дейв, оседлав его, чувствуя в себе волчью ярость и ненависть к этому человеку, этому извращенцу, этому мерзкому совратителю малолетних, крепко ухватив подонка за волосы, стал бить его головой о мостовую. Еще и еще, изничтожая этого парня, этого Генри, этого Джорджа, этого, о господи, Дейва… Дейва…

Сдохни, сволочь! Сдохни, сдохни… Тут рыжеволосый бросился прочь, а Дейв, повернувшись к нему, понял, что произносит эти слова вслух: «Сдохни, сдохни…» Дейв видел, что мальчишка пересек площадку, и кинулся за ним, в то время как с рук его капала кровь парня. Он хотел объяснить рыжеволосому, что сделал это ради него. Он его спас. И будет всегда его защищать, если понадобится.

Он стоял в проулке за баром, тяжело дыша, понимая, что мальчишки давно и след простыл. Он глядел в ночное небо и говорил: «Зачем? Зачем бросать меня сюда? Зачем давать мне эту жизнь? Наделять болезнью, которую я так ненавижу, презираю сильнее всего на свете? Зачем тревожить мою душу минутной красотой, нежностью, вспышками любви к сыну, к жене, мелькающими картинками жизни, которая могла бы стать моей, если б не подкатил тогда на Гэннон-стрит автомобиль, не увез меня в тот подвал? Зачем?

Ответь же мне, ну пожалуйста! О, пожалуйста, пожалуйста, ответь!»

Но конечно, ответа не было. Только тишина, и журчанье воды в сточной канаве, и моросящий дождь, припустивший сильнее.

Выйдя из проулка через несколько минут и вернувшись на площадку, он увидел, что парень лежит возле машины.

Ух, подумал Дейв, я убил его!

Но вскоре парень повернулся на бок, ловя ртом воздух, как рыба на суше. Он был светловолос и пузат — большой живот на хрупком теле. Дейв попытался вспомнить, как выглядело его лицо до того, как, сунув руку в открытое оконце, он накинулся на него с пистолетом. Он помнил только, что губы его казались слишком толстыми и красными.

А теперь лица у него не было. Оно выглядело так, словно его сунули под сопло двигателя, и к горлу Дейва волной подступила тошнота, когда он увидел, как это кровавое месиво дышит, задыхаясь.

Парень словно не замечал стоявшего над ним Дейва. Он встал на колени и пополз. Он полз к купе деревьев за машиной. Он вскарабкался на насыпь ограды и уцепился руками за металлическую сетку, отделявшую парковочную площадку от куч металлического лома какого-то предприятия. Дейв стянул с себя фланелевую рубашку, которая была на нем поверх футболки, обернул рубашкой пистолет и шагнул к безлицему.