Лусе выругался:

– Неотесанный мужлан! Подонок! Вшивая безродная дворняжка! Мы будем уже далеко от столицы вместе с грузом серебра, когда оборванцы Диаса только подступят к Мехико.

– Полковник, кажется, мне придется быть с вами более резким. В данный момент вы представляете собой помеху моим планам. Даже некоторые мои приятели-генералы из императорского штаба не против, чтобы вас поставить к стенке. Брать в плен неприятельских генералов похвально. Истязать их до смерти – это, по мнению «цивилизованных» приближенных нашего императора, преступление. Сейчас я приказываю вам спрятаться где-нибудь… там, где я смог бы отыскать вас, когда это понадобится.

– Я знаю, что император не желает видеть мою физиономию при дворе, – с досадой сказал Лусе. – Но я не ожидал, что и вы будете настаивать на моем изгнании.

– Это не так… – апатично возразил Маркес. – Я нуждаюсь в ваших особых талантах. Казначейство хорошо охраняется, а ваши люди подчиняются только вам, и зарекомендовали они себя отлично в этой войне. Мне бы не хотелось, чтобы хуаристский снайпер – или какой-нибудь другой снайпер – поймал вас в прицел, прежде чем мы сможем добраться до золотой жилы.

Лусеро изучал своего наставника проницательным взглядом. Его зрачки хищно светились. Пауза была тягостной.

Лусеро первым нарушил ее, напустив на себя беззаботный вид:

– Хорошо. Я вернусь в свое родовое поместье и поживу там месяц-другой. Ни одна живая душа не отыщет меня в этом логове. Любопытно, как мой братец и моя – вернее, теперь наша общая – женушка встретят меня.

Год закончился, начался новый, а ритм жизни в Гран-Сангре оставался прежним. Зерно убиралось с полей, а скот тучнел на зеленеющих пастбищах благодаря обильным зимним дождям. Штат Сонора как бы погрузился в спячку и почивал в мире после того, как хуаристы овладели Эрмосильо и Гуаймасом.

Мерседес договорилась о продаже небольшой партии скота торговцу из Эрмосильо за хорошую цену. Все в хозяйстве шло по положенному кругу, но каждый из домашних удивлялся долгому отсутствию хозяина. Его жена ощущала себя брошенной с того дня, как он ускакал из дома два месяца назад. Никто всерьез не верил, что хозяин вновь решил воевать за императора, и все лишь гадали, когда он вернется.

Все, кроме Хиларио и прочих хуаристов среди слуг и батраков и самой Мерседес. Она получила словесное послание, что он находится на границе у Хуареса и все вести о его гибели – специально сфабрикованная ложь.

Она ни с кем не пыталась связаться. Получать распоряжения от республиканцев было противоестественно ее жизненным принципам, которые были привиты ей с детских лет, отказ сотрудничать с хуаристами мог вылиться в смертный приговор ее любимому человеку. Поэтому она предпочла ничего не делать, а только ждать.

Со временем до нее дошло и письмо, написанное лично им, и вот теперь она уединилась в библиотеке, чтобы в который раз уже перечитать его. Бумага почти истерлась до дыр и помялась.

Он подписался: «Твой супруг».

– Вероятно, потому, что он уже не желает пользоваться именем Лусеро, – прошептала она обреченно.

Кто он, этот незнакомец? И в какой зловещей интриге он замешан настолько, что его держат вдали от дома, от поместья, в которое он вложил так много труда и спас его от разорения? Его заслугой было то, что амбары теперь полны, что стада множатся, что Хиларио с помощниками подготовили на продажу отличных лошадей. За всем этим стоял он. А его нет.

Вернется ли он когда-нибудь? Мысль о том, что она навсегда потеряла его, ужаснула Мерседес, когда она вновь углубилась в изучение истертого листка, стараясь прочитать недосказанное между строк.

«Моя дражайшая Мерседес!

Пожалуйста, прости меня за то, что я не вернулся тотчас же. Я рассчитывал закончить свои дела на Севере очень быстро, но так не получилось… Я горько жалею о нашей размолвке перед отъездом. Пожалуйста, пойми, что у меня не было иного выбора. Когда я вернусь, то объясню все подробно. И тогда тебе решать – любишь ли ты меня по-прежнему. Я молюсь о благополучии нашего ребенка, о твоем благополучии, если Господу и тебе угодны мои молитвы. До тебя могут дойти слухи, что я убит по дороге в Эль-Пасо-дель-Норте. Но это неправда. Сейчас я не имею права сказать тебе больше. Только прошу, верь мне хоть чуть-чуть, хоть самую малость. Все остальное в руках Господних. И помни, что я люблю тебя!

Твой супруг».

Это была мольба о прощении – и не только за участие в хуаристских делах, но и за присвоение личины Лусеро. Уже не было возможности обманывать себя, подавлять в себе подозрения. Мерседес не имела права называть этого человека Лусеро. Он пишет, что откроет ей все по возвращении. Но хочет ли она услышать его объяснения? Сможет ли она выдержать потрясение, когда на свет Божий явится то, что до сих пор было окутано тьмой?

Мерседес пробовала молиться, но безуспешно. Подобно преступному королю Клавдию из «Гамлета», она чувствовала, что молитвы ее отвергаются небесами. Грех ее вызывал отвращение. Она прелюбодействовала с мужчиной, который не был ее мужем, и от него зачала ребенка. А самым омерзительно греховным было то, что она упорствовала в своей любви к самозванцу и будущее незаконное дитя свое уже полюбила с такой страстью, как никогда не стала бы любить ребенка, зачатого от Лусеро.

Ей следовало бы исповедаться в своем грехе падре Сальвадору, но она не осмеливалась. Священник потребует, чтобы она рассталась с любовником, выдала бы миру его самозванство. Тогда его, вероятно, арестуют, заключат в тюрьму, может быть, расстреляют. Такие мысли бросали ее в дрожь. И душевного покоя не принесет ей исповедь.

Она ждала его возвращения со страхом и трепетом. Ожидание было мучительным, как агония, и все же это было единственное, чем она жила в те дни.

По ночам Мерседес так страдала от одиночества, что сон никак не шел к ней, и она бралась за книги и читала почти до рассвета. Ей не хватало его близости, жара его тела, его магических прикосновений и того возвышенного душевного подъема, какой она испытывала во время их занятий любовью. Но еще больше ей не хватало его смеха, его голоса, оживляющего весь дом, простого общения с ним. Он был для нее одновременно и любовником, и другом. И отцом ее ребенка. И все же незнакомцем.

Ее живот стал заметно округляться. Ангелина суетилась вокруг нее, словно наседка, понимая, какая тоска гложет хозяйку. Все в доме с нетерпением ждали патрона, готовые к бурной и радостной встрече. Одна лишь Мерседес знала, что безоблачной идиллии пришел конец.

Мариано Варгас придержал коня и внимательно оглядел расстилающееся перед ним каменное плоскогорье. Его люди сменили щегольские ливреи с гербом Варгаса на тряпье, которое обычно носили солдаты из отрядов хуаристов. Они прятались в ущелье с отвесными склонами, примыкающем к старой караванной дороге под названием Эль-Камино-Реал, великому пути, проложенному при испанских королях через все огромную страну от Новой Мексики до Мехико.