— Маяковский был и остается лучшим, талантливым поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям — преступление»[455].

Надо было напечатать «талантливейшим», но при копировании вышла опечатка. Несчастный Мехлис не спал несколько ночей и думал, как исправить, — ведь ошиблись в цитате из вождя! В итоге впендюрил исправленную цитату о Маяковском в свою передовицу к годовщине смерти Пушкина, вышедшую 17 декабря. Так «лучший и талантливейший» впечатался в подкорку советского гражданина. Галина Катанян торжествующе вспоминала о том волнительном дне:

«В день приезда утром она (Лиля Брик. — А. Г.) позвонила нам и сказала, чтобы мы ехали на Спасопесковский, что есть новости. Мы поняли, что речь шла о письме.

Примчавшись на Спасопесковский, мы застали там Жемчужных, Осю, Наташу, Леву Гринкруга. Лиля была у Ежова.

Ждали мы довольно долго. Волновались ужасно.

Лиля приехала на машине ЦК. Взволнованная, розовая, запыхавшаяся, она влетела в переднюю. Мы окружили ее. Тут же в передней, не раздеваясь, она прочла резолюцию Сталина, которую ей дали списать. Мы были просто потрясены. Такого полного свершения наших надежд и желаний мы не ждали. Мы орали, обнимались, целовали Лилю, бесновались.

По словам Лили, Ежов был сама любезность. Он предложил немедленно разработать план мероприятий, необходимых для скорейшего проведения в жизнь всего, что она считает нужным. Ей была открыта зеленая улица. Те немногие одиночки, которые в те годы самоотверженно занимались творчеством Маяковского, оказались заваленными работой. Статьи и исследования, которые до того возвращались с кислыми улыбочками, лежавшие без движения годы, теперь печатали нарасхват. Катанян не успевал писать, я — перепечатывать и развозить рукописи по редакциям. Так началось посмертное признание Маяковского»[456].

Уже 1 января 1936 года Лиля писала Эльзе:

«Случилось всё так: я написала письмо хозяину. Через два дня меня вызвал к себе в Москву из Ленинграда (по телефону) один из его ближайших помощников. Я выехала в тот же вечер, и назавтра утром помощник этот меня принял. Мы замечательно поговорили полчаса. Я рассказала ему про все наши мытарства. Он был абсолютно возмущен, сказал, что очень любит Володю, что часто его читает; спросил, почему я им давно не написала. Показал мне длинную надпись хозяина (совершенно замечательную!!) на моем письме, в которой он просит сделать всё, что упущено, и предлагает свою помощь. Когда мы про всё поговорили, пришел Таль, с которым я просидела ровно час, и мы записали всё, что нужно сделать и издать. Ты, вероятно, знаешь из газет, что Триумфальная площадь — теперь пл[ощадь] Маяковского; Гендриков пер[еулок] — пер. Маяковского; Моссовет утвердил уже смету (340 000 р.) на домик в пер. Маяковского, где будет восстановлена наша квартира и организована районная библиотека им. Маяковского. На книги будут даны отдельные деньги. Во дворе будет разбит цветничок, выстроена летняя терраса-читальня, поставлен мемориальный камень с надписью: “Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс”. Печатать будут абсолютно всё Володино и о Володе»[457].

В общем, как выразился Пастернак, «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он не повинен»[458]. Лиля на него, конечно, обиделась. (В конце пятидесятых, гуляя по Переделкину, она застала Пастернака за окучиванием картошки и ехидно поинтересовалась: «Интересно, Боря, что бы ты сейчас окучивал, если бы Екатерина насильно не ввела картофель?»)

Триумф наступил. Одновременно с признанием Маяковского Примакову было присвоено звание командира корпуса. Было что праздновать и Осипу — его имя красовалось на афишах новых оперных премьер. Новый, 1936-й встречали с особым размахом — с шампанским и с елкой (Сталин снова разрешил елки). В Колонном зале был с фанфарами устроен вечер памяти Маяковского на полторы тысячи гостей; Лиля, Осип, мать Маяковского, Мейерхольд и несколько друзей сидели на сцене. Работа и деньги врывались лавиной. К трудам по изданию поэта присоединился даже свежеиспеченный комкор — написал предисловие к сборнику Маяковского «Оборонные стихи». Лиля, захлебываясь от счастья, сообщала сестре:

«Квартира наша окончательно превратилась в контору. 6-ого присоединяем к своей квартире соседнюю двухкомнатную. Сама понимаешь, как мы все рады: у Оси будет 2 маленькие комнаты, у Наташи (домработницы. — А. Г.) отдельная комната, Виталий въедет в теперешнюю Осину, я остаюсь в своей и общая столовая. Нельзя рассказать как у нас сейчас тесно! — Ося диктует, Женя стучит на машинке, я правлю корректуру, фотограф фотографирует Володин архив со специальными осветительными приборами, еще один товарищ работает над Володиными письмами. Непрерывно звонят два! телефона…»[459]

В том же письме она заходится эйфорическим хвастовством:

«Завтра всё-таки устраиваем у себя бал-маскарад! Сорок человек! Костюмы для нас еще не придуманы — некогда. Но меню уже составлено. Вот оно:

Маскарад в красках описал Катанян-младший, правда, смешав его в памяти с Новым годом: «Все были одеты неузнаваемо: Тухачевский — бродячим музыкантом со скрипкой, на которой он играл, Якир — королем треф, ЛЮ была русалкой — в длинной ночной рубашке цвета морской волны, с пришитыми к ней целлулоидными красными рыбками, рыжие волосы были распущены и перевиты жемчугами. Это была веселая ночь»[461].