– Через пару минут ты о ней забудешь. Самое большое достоинство этого дела. Пока человек занят им, его можно подпалить, пырнуть ножом и убить, а он и не заметит, пока все не кончится.

Барбара прислонилась к стене и начала снимать туфли и носки.

– Ну? Надеюсь, ты тоже примешь участие. Настолько-то ты джентльмен.

Верн медленно снял ботинки и носки. Барбара расстегнула рубашку и положила ее на стол, к другой одежде.

– Тебе что-то мешает? – спросила она.

– Нельзя идти на эксперименты с доверием. А вдруг меня попросят выпрыгнуть в окно? Так что остальное я лучше оставлю на себе.

– Как хочешь. А я разденусь. Доставлю себе удовольствие хотя бы тем, что избавлюсь от липких тряпок. – Она завела руки за спину, расстегивая бюстгальтер. Бросила его поверх рубашки, на ту же кучу тряпок поверх ночного столика.

Верн разглядывал ее.

– Мило.

– Да ладно. Давай уже поторопимся. А то я так зла, что могу и передумать.

– Правда?

– Конечно. Придумать бы только, чем еще заняться. Вот в чем вся беда. Жара превращает в животное. Сводит все к самым примитивным потребностям.

– Да, а это оригинальная форма развлечения.

Барбара закончила раздеваться, собрала вещи и сложила их на ночной столик.

– Так куда лучше. Может, нам стоит бегать нагишом всю неделю. Пока не придут китайцы.

– А что подумает Карл? – сказал Верн, пробуя матрас ногой. – Как бы он не ослеп от нашей наготы.

– Ничего, привыкнет. Ну, что? Готов? – Она поглядела на часы. – У нас есть пять часов до прохлады. Как думаешь, мы сможем растянуть это дело на столько?

– Всему есть пределы, даже мощи Верна Тилдона.

Барбара опустилась на постель и повертелась на ней, устраиваясь.

– А знаешь, тут, внизу, прохладнее. Я уже не чувствую себя такой липкой, и кожа не чешется. – Она положила голову на руку, следя за Верном. – Есть в этом какая-нибудь мораль?

– Мораль есть во всем. – Верн посмотрел на нее. – А как же дверь? Ты в самом деле собираешься оставить ее открытой?

– А кто придет?

– Никто. Но ты должна сделать снисхождение моим моральным устоям. Я ведь пожилой человек и привык делать все определенным порядком. – Он закрыл дверь, а потом опустился рядом с ней на постель.

– Разве это не по-твоему?

– О чем ты?

– Не знаю. Ты против этого не возражаешь, а? – У нее перехватило дыхание. – Осторожнее, черт тебя подери!

– Возражаю? О нет. – Он добавил: – А знаешь, ты и впрямь раздалась с годами. Очень мило.

– Спасибо. Тогда раз ты получаешь больше, то и платить будешь дороже.

– А ты изменилась с прошлого раза.

– Конечно, – ответила Барбара. – Мир жесток.

– Странно, – сказал Верн. – Казалось бы, тут впору зажариться, а я чувствую себя едва не окоченевшим.

– И я. Зато я больше не нервничаю и не волнуюсь.

– А что теперь?

– Да ничего. Просто оставь меня в покое ненадолго. – Она закрыла глаза. – Когда закроешь глаза, становится темно, как ночью. Верн, по-моему, мы с тобой отличаемся от других людей. Нам нравится темнота и холод. Мы любим жить за опущенными шторами. Солнечный свет нас раздражает. В этом есть что-то символическое. А Карл все носится где-то там, снаружи.

– Сегодня тебе какое-то время казалось, что и ты не прочь побегать по солнышку.

– Да, пробежала бы метров десять и упала замертво. А теперь дай мне спокойно полежать с закрытыми глазами. Не дразни меня. Видишь, я расслабилась и отдыхаю. Надо бы порекомендовать всем пациентам нервных клиник заниматься этим. Это дело творит чудеса.

– Это же моя теория. Я сам живу по ней уже много лет.

– Знаю, – ответила Барбара.

Верн заглянул ей в лицо, такое близкое, но понять, что оно выражает, не мог. Ее глаза были закрыты. Он наклонился вперед и слегка коснулся губами ее лба.

Она нахмурилась.

– Прекрати! Без глупостей.

– Вот как? Странно! Значит, против моих поцелуев ты возражаешь, а все остальное – пожалуйста.

– Остальное мне нравится. В конце концов, у меня уже почти шесть месяцев ничего не было.

– И у меня почти столько же. Большинство девушек, которые работают в Компании, интересуются только моей шкурой, как трофеем, чтобы повесить ее на стену.

– Борьба. Ты дрожишь за свою шкуру, а девушка – за драгоценность, которой она больше всего гордится.

– Стоит им тебя запереть, и они бросают работу. Такова психология работающей женщины. Для них это способ выбраться из мясорубки. Другое дело девушки из колледжа. С ними все наоборот. Брак только мешает им получать удовольствие от жизни.

– Тебе тоже. Вот почему ты из ничего можешь раздуть целую историю.

Верн согласился.

– А как же я? По-моему, ни под одну из этих категорий я не подхожу.

– Такое тоже бывает, – признал Верн. Помолчал. Потом сказал: – Ну что, может, хватит на сегодня? Продолжим как-нибудь в другое время.

– Не будь таким самонадеянным. В другой раз мне, может, не захочется. Так что пользуйся, пока есть возможность. Который сейчас час? Я не вижу часов.

– Еще четыре часа у нас есть. Все идет, как предполагалось. Ну что, продолжим?

– Ради бога! – сердито отозвалась Барбара, слегка поерзав. – Начинай уже.

– Да, как говорится, синица в руках лучше журавля в небе.

– Или, как ты еще любишь говорить, в море полно рыбы.

Верн кивнул.

Наконец он сказал:

– Знаешь, прости. Но даже если мы просидим здесь еще месяц, у меня все равно ничего больше не выйдет. – Он ждал ее реакции. Но она молчала. Просто лежала с закрытыми глазами и глубоко дышала. – С тобой все в порядке?

Ответа не было.

– В чем дело? – спросил Верн. Ее лицо было странным, оно как-то подергивалось. Мускулы вокруг рта напряглись, сжались. Потом задвигались. – Ради бога, скажи что-нибудь. В чем дело?

– Верн.

– Да? Что не так?

– Верн, что-то случилось.

– Что могло случиться?

– Не знаю. – Распахнув ресницы, она уставилась на него широкими от ужаса глазами. – Пусти меня.

Он помог ей встать. Она стояла, дрожа, прижав кулаки к щекам.

– В чем дело? Тебе плохо?

Она потрясла головой.

– Не знаю. Может, все дело в психологии. – Она попыталась улыбнуться. – Сама не знаю.

– Тебе нигде не больно?