— Что ты? Бог с тобой! Этакой холод, а я только в ваточной шинели…

— Я тоже в ваточном платье. Что за нужда. Пойдем, пойдем.

Она бежала, тащила и его. Он упирался и ворчал. Однакож надо было сесть в лодку и поехать.

— Как ты это одна попала сюда? — твердил тревожно Обломов.

— Сказать, как? — лукаво дразнила она, когда они выехали на середину реки. — Теперь можно: ты не уйдешь отсюда, а там убежал бы…

— А что? — со страхом заговорил он.

— Завтра придешь к нам? — вместо ответа спросила она.

"Ах, боже мой! — подумал Обломов. — Она как будто в мыслях прочла у меня, что я не хотел приходить".

— Приду, — отвечал он вслух.

— С утра, на целый день.

Он замялся.

— Ну, так не скажу, — сказала она.

— Приду на целый день.

— Вот видишь… — начала она серьезно, — я за тем звала тебя сегодня сюда, чтоб сказать тебе…

— Что? — с испугом спросил он.

— Чтоб ты… завтра пришел к нам…

— Ах ты, боже мой! — с нетерпением перебил он. Да как ты сюда-то попала?

— Сюда? — рассеянно повторила она. — Как я сюда попала? Да вот так, пришла… Постой… да что об этом говорить!

Она зачерпнула горстью воды и брызнула ему в лицо. Он зажмурился, вздрогнул, а она засмеялась.

— Какая холодная вода, совсем рука оледенела! Боже мой! Как весело, как хорошо! — продолжала она, глядя по сторонам. — Поедем завтра опять, только уж прямо из дома…

— А теперь разве не прямо? Откуда же ты? — торопливо спросил он.

— Из магазина, — отвечала она.

— Из какого магазина?

— Как из какого? Я еще в саду сказала, из какого…

— Да нет, не сказала… — с нетерпением говорил он.

— Не сказала! Как странно! Забыла! Я пошла из дома с человеком к золотых дел мастеру…

— Ну?

— Ну вот… Какая это церковь? — вдруг спросила она у лодочника, указывая вдаль.

— Которая? Вон эта-то? — переспросил лодочник.

— Смольный! — нетерпеливо сказал Обломов. — Ну что ж, в магазин пошла, а там?

— Там… славные вещи… Ах, какой браслет я видела!

— Не о браслете речь! — перебил Обломов. — Что ж потом?

— Ну, и только, — рассеянно добавила она и зорко оглядывала местность вокруг.

— Где же человек? — приставал Обломов.

— Домой пошел, — едва отвечала она, вглядываясь в здания противоположного берега.

— А ты как? — говорил он.

— Как там хорошо! Нельзя ли туда? — спросила она, указывая зонтиком на противоположную сторону. — Ведь ты там живешь!

— Да.

— В какой улице, покажи.

— Как же человек-то? — спрашивал Обломов.

— Так, — небрежно отвечала она, — я послала его за браслетом. Он ушел домой, а я сюда.

— Как же ты так? — сказал Обломов, тараща на нее глаза.

Он сделал испуганное лицо. И она сделала нарочно такое же.

— Говори серьезно, Ольга, полно шутить.

— Я не шучу, право так! — сказала она покойно. — Я нарочно забыла дома браслет, а ma tante просила меня сходить в магазин. Ты ни за что не выдумаешь этого! — прибавила она с гордостью, как будто дело сделала.

— А если человек воротится? — спросил он.

— Я велела сказать, чтоб подождал меня, что я в другой магазин пошла, а сама сюда…

— А если Марья Михайловна спросит, в какой другой магазин пошла?

— Скажу, у портнихи была.

— А если она у портнихи спросит?

— А если Нева вдруг вся утечет в море, а если лодка перевернется, а если Морская и наш дом провалятся, а если ты вдруг разлюбишь меня… — говорила она и опять брызнула ему в лицо.

— Ведь человек уж воротился, ждет… — говорил он, утирая лицо. — Эй, лодочник, к берегу!

— Не надо, не надо! — приказывала она лодочнику.

— К берегу! человек уж воротился, — твердил Обломов.

— Пусть его! Не надо!

Но Обломов настоял на своем и торопливо пошел с нею по саду, а она, напротив, шла тихо, опираясь ему на руку.

— Что ты спешишь? — говорила она — Погоди, мне хочется побыть с тобой.

Она шла еще тише, прижималась к его плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно, с томной улыбкой склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о другом.

— Послушай, Ольга, — заговорил он наконец торжественно, — под опасением возбудить в тебе досаду, навлечь на себя упреки, я должен, однакож, решительно сказать, что мы зашли далеко. Мой долг, моя обязанность сказать тебе это.

— Что сказать? — спросила она с нетерпением.

— Что мы делаем очень дурно, что видимся тайком.

— Ты говорил это еще на даче, — сказала она в раздумье.

— Да, но я тогда увлекался: одной рукой отталкивал, а другой удерживал. Ты была доверчива, а я… как будто… обманывал тебя. Тогда было еще ново чувство…

— А теперь уж оно не новость, и ты начинаешь скучать.

— Ах, нет, Ольга! Ты несправедлива. Ново, говорю я, и потому некогда, невозможно было образумиться. Меня убивает совесть: ты молода, мало знаешь свет и людей, и притом ты так чиста, так свято любишь, что тебе и в голову не приходит, какому строгому порицанию подвергаемся мы оба за то, что делаем, — больше всего я.

— Что же мы делаем? — остановившись, спросила она.

— Как что? Ты обманываешь тетку, тайком уходишь из дома, видишься наедине с мужчиной… Попробуй сказать это все в воскресенье, при гостях…

— Отчего же не сказать? — произнесла она покойно. — Пожалуй, скажу…

— И увидишь, — продолжал он, — что тетке твоей сделается дурно, дамы бросятся вон, а мужчины лукаво и смело посмотрят на тебя…

Она задумалась.

— Но ведь мы — жених и невеста! — возразила она.

— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждому шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…

— Я не забыла ни стыда, ни воспитания, ни долга, — гордо ответила она, отняв руку от него.