— Ключник, налей стрельцам полведра браги для татей, — распорядился боярин, — а еще в пекарне возьми хлеба вдвое больше обычного. И еще вот что: у нас первый пирог не удался, так ты его отдай разбойникам, авось поедят нашего хлебца, так меньше шалить станут.

Сытный двор в хозяйстве московского государя место занимал заметное, и во главе его ставили, как правило, бояр, наиболее близких к царю и пользующихся особенным доверием. Таким был некогда Степан Морозов, теперь его сын — Михаил Степанович.

Глава двора должен был следить не только за качеством пищи, но еще и за тем, чтобы никто не примешивал в котлы зелья, наводя потраву. Морозов тайно призывал к себе поваров и велел поглядывать за челядью: чтобы ворожбы не было, чтобы в питие не пакостили, чтобы в варево никаких трав не подкладывали. Каждый из поваров считал себя доверенным боярина, не подозревая о том, что за каждым из них тоже следит несколько пар глаз. Точно так же кто-то присматривал и за хозяином Сытного двора, и от внимательных глаз не ускользали даже частые отлучки боярина в уборную.

Быть хозяином Сытного двора было не только почетно, но и опасно. При Елене Глинской боярин и окольничий поплатились жизнью только за то, что после обеда у великой княгини раздуло живот.

Михаил Степанович не без удовольствия наблюдал за тем, как по двору с полными кадками в руках суетливо носятся стольники. Потом варево разложат в тарелочки, оно будет приправлено зеленым луком, украшено петрушкой, после чего будет выставлено на стол перед именитыми гостями. Оно должно быть не сильно жарким. Как раз таким, чтобы, клубясь, пар достигал ноздрей, дыша благовониями.

Михаил Степанович заглянул на кухню, наказал старшему повару, чтобы не мешкал с ужином (хотя знал, что это лишнее), потом решил убедиться в том, что вымыты полы, и только после этого пошел на званый пир.

Черкесского князя Темрюка Иван Васильевич знал издавна. Дважды тот приезжал к Елене Глинской, пытаясь склонить ее выступить против крымского хана Сагиб-Гирея, и всякий раз увозил только обещания, и сейчас он приехал в Москву в третий раз, чтобы обрести крепкого союзника в борьбе против Девлет-Гирея.

Правительница Елена, мало искушенная в вопросах южной политики, повелела тогда князю Темрюку остановиться на Татаровом дворе, где уже находились послы крымского хана, и только многочисленный отряд русского царя помешал кровопролитию. Темрюк тогда не догадывался о том, что с таким же предложением — выступить против мятежных черкесских племен — в Москву прибыли крымские послы.

Двадцать лет князя Темрюка не было на Москве — настолько велика была обида, и сейчас он появился сильно постаревший, поседевший, но с молодой осанкой.

Князь приехал в сопровождении дочери — красивой черкешенки шестнадцати лет с горящими глазами. И, глядя на них, странным казался этот родственный союз. Темрюк никогда не улыбался, он со свирепым видом разъезжал по улицам Москвы, словно прибыл воевать столицу. Глаза его будто стрелы метали в проходящих мимо московитов, которые кланялись всем без разбора — русскому боярину и заезжему эмиру. Главное, лишь бы беды на свою голову не накликать. Ну а такому, с золотыми шпорами, так уж до самой земли.

Черкешенка в противоположность князю была все время весела, отличаясь этим от привыкших к строгости русских женщин. Она не прятала свое красивое лицо под платком и лихо скакала на жеребце по широким московским улицам, словно казак в чистом поле.

Глядя на стройную хрупкую фигуру, невозможно было не оглянуться на развевающиеся косы и не уронить восклицание:

— Ну и баба! Видать, горяча! Кровь из нее так и брызжет!

А девушка, не понимая восхищенной речи русских мужиков, нахлестывала плетью аргамака, такого же непослушного, горячего, как и она сама. Черкешенке тесно было в стенах Москвы, и она металась из одного конца города в другой, на полном скаку преодолевая низкие плетни и заборы.

Старший князь Кабарды не был обделен наследниками: всякий год жены рожали ему по сыну, и он радовался каждому из них, будто долгожданному единственному дитяте. Сыновья вырастали и все как один в отца: чернобровые, горбоносые, белозубые. Росли непокорными и шальными — именно таким был Темрюк в молодости.

И когда появилась дочь, ее рождение князь воспринял если уж не как несчастье, то почти равнодушно. Девочку он назвал Кученей, что значит «звезда», и это имя шло ей точно так же, как искорки в глазах или черные густые волосы. А скоро Темрюк понял, что никогда бы по-настоящему и не испытал отцовской привязанности, если бы не маленький шайтанчик в женском платье. Старый князь не просто обожал дочь, он любил ее до самозабвения, до беспамятства. Теперь он не мог прожить без нее и дня и напрочь оторвал дочь от женщин, таская ее за собой всюду: на охоту и на войну, в гости и на веселье.

Темрюк научил ее обращаться с оружием, и Кученей палила из пищали так, как если бы родилась стрелком; управляла лошадью так, как если бы всю жизнь не сходила с седла. Князь научил ее всему тому, что умел сам. Не сумел научить одному — как уберечься от любви. И когда однажды она призналась отцу, что полюбила и не может жить без джигита и дня, он почувствовал себя беспомощным.

Темрюк знал, что дочь привыкла всегда получать все, чего желала: хочешь ручного сокола — он твой; желаешь арабского скакуна — бери. Но к какому сословию бы ни принадлежала женщина, она всегда оставалась ниже мужчины.

— Девочка, что ты можешь знать о любви в свои четырнадцать лет? — Темрюк вспомнил свои молодые годы, когда он сгорал от истомы и желания к юной черкешенке, черты которой находил в собственной дочери. — Кто он? Князь?

— Нет, простой джигит, — отвечала княжна, — в твоем воинстве.

Простой воин!

Чем не добрая сказка о том, как бедный джигит влюбляется в княжну и взамен получает ее любовь. Кученей уготована иная судьба, он отдаст ее за крымского хана, только такой ценой можно достичь долгожданного мира.

— Ты не выйдешь за него замуж, — спокойно возражал престарелый Темрюк. — Ты — дочь старшего князя Кабарды. Я не намерен мешать нашу великую кровь с простыми смертными.

— Отец! Я уже женщина, я познала любовь, и джигит этот был первым моим мужчиной.

— Что?! Ты не могла сделать этого! — Темрюк не мог оправиться от потрясения.

— Могла, — спокойно произнесла княжна, гася гнев отца. — Я полюбила его, и если ты когда-нибудь испытывал нечто подобное, то должен понять меня… и простить!

Кученей, его малышка!.. Она уже не та девочка, какой он знал ее. Кученей не просто хороша — она очень красива! Привлекательный цветок с душистым запахом, к которому слетаются жужжащие шмели. И нужно было иметь сильный характер, чтобы приблизиться к ней, но еще большую волю, чтобы завладеть ее сердцем.

— Кто он?!

— Я не могу сказать тебе этого, отец.

— Кто он?! Или я отрекусь от тебя! Если ты не скажешь мне, то я отдам тебя замуж за первого бродягу, которого повстречаю на дороге. Кто он?!