С другой стороны, противодействие демонстрантам все больше превращалось в военно-полицейскую операцию, не скованную нормами формального права, регулирующего действия полицейских сил в условиях мирного времени. Примерами этого могут быть выдача огнестрельного оружия полиции в Гетеборге и Генуе еще задолго до начала столкновений и фактическое объявление чрезвычайного положения на территории городов, где происходили события (в Праге и Квебеке, частично, в Гетеборге и Генуе по всему городу). Показательно, что «красные зоны» чрезвычайного положения были объявлены властями заранее, до начала столкновений. Собственно, провозглашение полицией подобных «красных зон» и становилось главным поводом для конфронтации, поскольку демонстранты считали подобные решения незаконными и противоречащими конституционным нормам граждан (свободе передвижения, свободе демонстраций и т. д.).

Сьюзан Джордж отмечает, что в Генуе и Гетеборге «прямые репрессии» и использование методов электронной слежки за активистами сочетались с «идеологической контратакой».[399]Активисты движения протеста представлялись правой прессой в качестве безответственных бунтовщиков, которые сами не знают, чего хотят. Притом чем больше насилия следовало за действиями полиции, тем больше появлялось возможностей обвинить в насилии демонстрантов.

В Генуе «антиповстанческая стратегия» не сработала, поскольку жестокость полиции обернулась против нее же самой. Итальянская пресса в целом осудила действия полицейских сил, а парламентское расследование выявило, что репрессивные меры были спланированы заранее. Отчасти этому способствовал сам Сильвио Берлускони. Оправдываясь перед депутатами, он «сдал» своих предшественников из ушедшего в отставку левоцентристского правительства, показав, что планы полицейской операции готовились еще ими. Тем самым Генуя в очередной раз подтвердила, что принципиальной разницы между правыми и «левыми» неолибералами не существует.

События в Генуе также показали, что по мере того, как борьба вокруг глобализации выходит на передний план политической жизни, обнаруживается и ограниченность возможностей уличного протеста. Радикальная молодежь способна овладеть улицами, но она не может таким способом поколебать власть. Стала необходимой серьезная стратегическая и идеологическая дискуссия, уточнение ориентиров, выработка политических приоритетов.

Любой протест представляет собой сочетание активных действий со своего рода стратегической пассивностью. Протест оборонителен. Цель протестующих состоит в том, чтобы заставить элиты, власть отказаться от своих планов либо скорректировать их. Для того чтобы добиться реализации своей позитивной программы, движению нужен уже не протест, а нечто большее. Один из наиболее популярных идеологов движения — Уолден Белло — писал, что события в Сиэтле и в Праге спровоцировали «кризис легитимности» институтов мирового господствующего класса.[400]После массовых выступлений в Сиэтле, Праге и Квебеке, по мнению Белло, международные финансовые институты столкнулись с открытым проявлением массового недовольства, которое усугублялось нарастающими трудностями в мировой экономике. Мало того, что низы не признавали более авторитет международных неолиберальных институтов, но и верхи начали сомневаться в их эффективности. «Азиатский кризис 1997–1998 годов был Сталинградом МВФ».[401]Согласно Белло, отныне должна была радикально измениться вся тактика левых. В 1991–1997 годах казалось, что сделать ничего нельзя, и, в конечном счете, сопротивление системе сводилось к попыткам ограничить худшие эксцессы неолиберализма, поискам компромисса с элитами, лоббированию международных организаций в надежде, что в соответствующих межгосударственных соглашениях будут введены параграфы, призывающие к социальной ответственности. После 1998—99 годов сложилось новое соотношение сил. Надо переходить к наступательной тактике, добиваясь структурных реформ и, в конечном счете, изменения системы в целом. Применять прежнюю тактику означает то же, что «придерживаться оборонительной стратегии, типичной для периода до Сталинградской битвы, уже после победы в Сталинграде».[402]

Белло призывал отказаться от внесения различных «социальных» и «экологических» разделов в соглашения, готовящиеся в рамках ВТО, планируемой Американской зоны свободной торговли иди под эгидой МВФ. Эти разделы не только не будут выполнены, но и послужат легитимизации соответствующих соглашений, основанных на неолиберальной экономической философии. Необходимо, по мнению Белло, полностью блокировать подготовку подобных соглашений и добиваться нового экономического порядка, основанного на децентрализации, контроле снизу и приоритете местных рынков, обеспечивающих занятость и производящих продукцию для местного населения.

Надо отметить, что позиция Белло вызвала острую критику со стороны части профсоюзных лидеров и представителей «традиционной левой» старшего поколения. Белло даже обвиняли в нежелании использовать международные соглашения для того, чтобы ограничить эксплуатацию рабочих в «третьем мире».[403]Обвинения совершенно необоснованные, но свидетельствующие о том, насколько острой и болезненной оказалась дискуссия.

Общий процесс радикализации не мог не затронуть и профсоюзное движение, особенно после событий в Квебеке, где профсоюзная демонстрация разделилась на меньшинство, сомкнувшееся с молодежью, которая штурмовала «стену позора», возведенную полицией, и большинство, последовавшее за своими лидерами в противоположную сторону. Волна критики, обрушившаяся на профсоюзных лидеров, «предавших» молодежь, привела к серьезному сдвигу в общественном мнении внутри профсоюзов. После Квебека профсоюзные верхи вынуждены были не только продемонстрировать солидарность с целями радикальной молодежи, но и поддержать ее методы, во всяком случае — той ее части, которая избегала применения насилия. Еще больше ситуация обострилась после убийства Карло Джулиани.

После событий в Гетеборге и в Генуе для значительной части активистов движения стало очевидно, что господство финансовой олигархии и транснациональных корпораций сохраняется и его не поколебать демонстрациями. В то же время антикорпоративные лозунги, типичные для Сиэтла, все больше уступали место антикапиталистическим. В Генуе участники демонстраций заявляли: «Капитализм невозможно сделать более гуманным, его нужно свергнуть». Соответственно, движение радикализировалось, провозгласив, что «вновь наступили времена революций».[404]Участники выступлений говорили о том, чтобы сменить господство Централизованной корпоративной элиты экономикой демократического участия. Но сделать это невозможно, не включаясь в полномасштабную политическую борьбу. Хотя действующие политические партии казались молодым радикалам коррумпированными, выборы — циничным соревнованием денежных мешков, это не снимало вопроса об участии в политической борьбе. Становилось ясно, что левым неизбежно придется заново создавать политические организации и вступать в избирательное соревнование с денежными мешками. Насколько новые организации окажутся лучше прежних? Это зависит от того, насколько левые XXI века смогут извлечь уроки из неудач своих предшественников.