Алан закрыл глаза, чтобы сдержаться.

— Последнее слово обязательно должно оставаться за вами, не так ли?

Донна откусила кусок от очередного сэндвича и невнятно произнесла с набитым ветчиной ртом:

— Да. Особенно если это связано с вами.

Мистер Эллингтон и мистер Борга были изумлены, когда их пригласили в камеру Эрика Мейтса. Вообще-то он считался спокойным человеком, который держался сам по себе. Предложение выпить с ним чаю и взглянуть на его новые картины представлялось слишком заманчивым, чтобы его проигнорировать.

Эрик Мейтс получил так называемый большой кусок, то есть его приговорили действительно к огромному сроку. Его осудили за убийство жены, детей и предполагаемого любовника жены, и ему определенно не светило когда-нибудь выбраться из тюрьмы. Мейтс провел четырнадцать лет в отделении «Щелкунчик», то есть в отделении «С», где содержались психически ненормальные преступники. Он был замечен в нескольких стычках, в каковые вступали и с заключенными, и с тюремщиками. А потом Мейтс открыл в себе дар рисования — и это стало его спасением.

Он воспроизводил застывшие картины мира, причем такими, какими их видел только он. Рисовал детей Боснии — умирающих и украшенных цветами. «Красота посреди зла», — так Эрик это называл.

Его картины передавались затем в благотворительные учреждения. И постепенно Мейтс начал приобретать имя в художественном мире. Его все уважали, он вел себя как скромный человек. Спустя пять минут общения с ним люди забывали, за что он посажен в тюрьму. Дни, когда он рвал людей на куски, физически или словесно, давно прошли.

Поэтому предложение выпить чашку чая и взглянуть на его позднейшие шедевры было для тюремщиков слишком интересным, чтобы пропустить его. Мистер Борга уже прикидывал сумму, которую он сможет получить с газеты «Сан» и «Миррор» за соответствующую информацию. Мистер Борга никогда не упускал основного шанса. Исходя из этого, он хорошо обходился с заключенными. И все уважали его за такую позицию.

Пока Эрик не спеша готовил чай, двое мужчин с удовольствием разглядывали картины, не подозревая о том, что происходит снаружи, по ту сторону двери камеры, в тюремном коридоре.

Бенджамин Дейвс хотел кое-что сделать. И хотел он этого много лет. И вот наконец-то он нашел способ, как осуществить свое желание. Вот потому-то и Эрик Мейтс внезапно проявил дружеские чувства по отношению к двум тюремщикам.

В тюрьме «Паркхерст» — тюрьма строгого режима — существовал неписаный закон: если тебе удастся что-нибудь затащить к себе в камеру и этого не заметят тюремщики, то ты можешь оставить это у себя.

Поступок Бенджамина был настолько нелогичен, что такого не мог бы даже вообразить себе никто из тюремщиков. И даже сами заключенные. Однако, когда слух о нем пронесся по крылу, отовсюду послышался смех… Спустя двадцать минут, когда мистер Борга и мистер Эллингтон вышли из камеры Эрика Мейтса в коридор, смех замер. Места общего пользования были ярко освещены, а в воздухе витал тяжелый запах сгоревшей конопли. Все казалось привычным на первый взгляд. Кроме разве что одного: в коридоре, откуда ни возьмись, очутилась кровать.

— Та-ак! Чья это кровать?

Бенджамин Дейвс с важным видом показался из своей камеры.

— Моя. Мне она больше не нужна.

— Ты что, одурел от наркотиков? — засмеялся мистер Борга.

Многие заключенные спали в камерах на одних матрацах, брошенных прямо на пол. Выставленная в коридор кровать вообще-то была пустяшным делом.

— Хорошо, я прикажу уборщикам унести ее… Как?! Тебе и матрац не нужен?!

Бенджамин Дейвс тихо рассмеялся.

— Нет, все в порядке. Зачем он мне теперь, когда у меня появился гарнитур мягкой мебели из трех предметов!

Вокруг раздался смех, а Бенджамин гордо зашел в свою камеру и закрыл за собой дверь.

— Мягкая мебель, черт побери! Ну и желаньица у него, а, ребята? — Мистер Борга сморщился от смеха. После чего продолжил свою обычную работу.

Спустя пятнадцать минут кровать унесли, и в крыле все стихло. Все с нетерпением ожидали поверки после завтрака. В воздухе так и носилось оживление, у людей было приподнятое состояние духа. Тюремщики отнесли это на счет большего, чем обычно, количества наркотиков в крыле. Но никого это особенно не волновало, если в результате заключенные были расслабленны, веселы и счастливы.

В таких условиях тюремщикам намного легче работалось.

— Я хочу знать, где ты был, Дэви, и сейчас же!

Дэви взволнованно провел ладонью по лицу.

— Слушай, Кэрол, мы с тобой женаты, а не сращены бедрами, черт побери! Я пошел немного выпить с одним типом, и все.

Кэрол грубо фыркнула.

— Я тебе не какая-нибудь глупая профурсетка и не меняю тебя ни на кого другого, старина. Так что выкладывай всю правду. Иначе, клянусь Богом, я воткну тебе нож в кишки!

— Мам, можно мне завтра взять ланч в коробке? — Дженни Джексон, давно привыкшая к яростным ссорам родителей, спокойно вошла с этим вопросом в комнату.

Повернувшись к дочери, Кэрол злобно, как маньяк, промычала:

— Спроси своего отца! Потому что я сегодня не получила от него никакого ответа. Я убираюсь к чертовой матери из этого дома, и пусть он с тобой общается, сколько ему влезет!

Подняв глаза к потолку, Дженни разочарованно произнесла:

— Значит, мне следует это понимать, как «нет»? — И вышла из комнаты.

Кэрол опять уставилась на мужа. Теперь голос ее зазвучал тише. В нем даже послышались слезы, когда она заговорила вновь:

— Я именно так и сделаю, Дэви. Если ты опять пустился в разгул, то на этот раз я об этом узнала. Я все узнала, что смогла. Вот счет из ресторана, добытый из кармана твоих брюк, и он более чем на сотню фунтов. А ведь меня ты не водил туда, уж это точно!

Дэви пристально посмотрел на расстроенное лицо жены. И увидел тонкие нити кровяных жилок, избороздившие ее щеки. Это — из-за того, что она слишком много ночей провела за поглощением рома «Бакарди», сидя дома в ожидании его. Он отметил глубокие тени у нее под глазами, производившие тяжелое впечатление в сочетании с поблекшей голубизной радужки самих глаз; ее отяжелевшую фигуру, хотя бы облаченную, как всегда, в узкое платье на два размера меньше нужного — это последствие родов их детей и обедов всухомятку вне дома. На какой-то миг он почувствовал, как к нему возвращается прежняя любовь к супруге. И решил: учитывая сегодняшнее настроение Кэрол и то, что перспектива получить удар ножом в живот становилась все реальнее с каждой секундой, ему лучше сказать ей правду. «Одно хорошо в Кэрол: если ты поднимаешь руку вверх, словно давая клятву, и говоришь все, как есть, она делается вполне справедливой», — заключил Дэви про себя.

— Ну, ты знаешь меня, Кэрол. Я кое-куда ходил с одной гладенькой мордашкой. Но она — просто шлак.