Это был своеобразный взгляд на вещи, но ведь не такой уж и неверный…

— А ведь вы правы, Ли Мэй!

Володя опять наполнил кружки, рассказывал что-то веселое, когда Ли Мэй, к его удивлению, чуть не упала с ящика.

— Давай еще выпьем на посох.

— На посошок?

— Да-да, на посох… на посошок. Выпьем последний раз, и я пойду.

Боже мой, до чего напилась!

— Машенька, на тебя ведь плохо действует вино! Не надо было тебе столько пить.

— Как на европейца опиум…

И Машенька даже пакостно хихикнула, произнесла еще несколько незнакомых Володе слов с явным удовольствием — вот, мол, и на европейцев плохо действует что-то, что почти не действует на китайцев! Тут только сообразил Володя, что же у них происходит. «У нас же с ней разная биохимия», — думал он. И, странным образом, это открытие не оттолкнуло от Ли Мэй, а наоборот, Володя испытал сильное и почему-то горькое удовольствие от мысли, что они вообще очень разные… не только в плане языка и культуры, но даже на уровне анатомии и физиологии. Эта горечь… неужели ему стало так неприятно все, что разделяло его с Ли Мэй? Его ведь скорее привлекало то, что они такие разные и что Ли Мэй — это представитель почти что другого человечества, почти что существо с другой планеты… И вообще он увлекался на глазах, самому было странно это чувствовать.

— Давай я тебя провожу.

— Все увидят.

И Ли Мэй добавила что-то по-китайски с кривой неприятной улыбкой.

— Да пусть видят! Ты же свалишься по дороге…

И Володя применил чисто российский опыт для транспортировки пьяной китаянки: захватил ее руку, закинул на свои плечи, и взвалил слабо отбивавшуюся Ли Мэй на себя с другого боку. Ноги у Ли Мэй передвигались вполне прилично, и на какое-то мгновение Володя подумал: а не притворяется ли она? И вообще в поведении девушки странно сочетались черты поведения почти трезвого и вусмерть пьяного человека. У нее же все это иначе, совсем другая биохимия, другое воздействие на те же отделы головного мозга… Как странно и как интересно!

Зайти к ней? Не будем представлять своего героя лучше, чем он есть, — были у Володи пакостные мыслишки, очень даже были. Но и остались они, мыслишки, где-то на самом внешнем слое его сознания. Потому что понимал… Нет, скоре даже не понимал, а утробно, звериным чуем чувствовал Володя: нельзя сейчас форсировать события.

— Ну вот, Машенька, и ваша палатка. Давайте я не буду вас в нее втаскивать… Вот, держитесь за столб… Он у вас крепко вкопан? Ну и славно! Спокойной ночи, Ли Мэй.

Покачиваясь, девушка держалась за столб обеими руками, ухмылялась и в упор смотрела на Володю. То она была совсем пьяная, то вроде бы и не очень. Может быть, это она то расслаблялась, то напружинивала волю?

— В-володя… Наверное, я разочаровала вас… Вы, наверное, ждали другого. Но у меня вопрос: а можно, я сейчас возьму сорочку?

— Что-что?!

Хоть убейте, но отношения у них никак не дошли до обсуждения таких деталей…

— Давай, я сделаю это, но потом, не сейчас… Я хочу, чтобы у меня была сорочка. Дай мне сорочку.

Володя размышлял. Легкий ночной туман стелился вдоль реки, поднимался над росистой луговиной. Глухо шумела речка, в упор смотрела на него Ли Мэй. А! Может быть, она имела в виду это!

— Отсрочка? Вы хотите взять отсрочку?

— Да, отсрочка. У меня небольшая отсрочка.

Ли Мэй странно ухмыльнулась одним уголком рта и стремительно исчезла в палатке — как провалилась. Интересно было размышлять, как у нее, стоило выпить, начали смешиваться внешне похожие слова. Она же плохо различает их по смыслу; близкие по звучанию русские слова кажутся ей одинаковыми…

Володя пошел к речке; страшно мучила жажда, и он присел у воды, стал зачерпывать рукой, отхлебывать из ладони ледяную нечистую воду. Стучали камни в русле, причудливо разлетался туман. Нет, надо и впрямь бросать портвейн! Невозможно уже — шумит в голове, дурно, мутит, дурацкая слабость не по годам. А способ стать опять молодцом прост — вернуться в палатку и приложиться к бутылке. И целый час будешь молодцом. А потом опять приложиться… И опять…

Года два назад в одной компании кто-то из Кунсткамеры (Володя точно не помнил, кто) завел теорию — что чем больше разных женщин у человека, тем лучше для эволюции. В смысле, и для эволюции всего рода человеческого, и этого, данного человека. Для рода человеческого лучше потому, что появляется много всяких разных вариантов.

А для человека лучше потому, что чем разнообразнее его женщины, тем более разные будут у него дети и внуки. Лучше всего иметь детей вообще на разных континентах и от женщин разных рас: на одном континенте случилась беда, а на другом твои потомки процветают…

Тогда над мужиком смеялись: что получается — кроме всех прочих, надо завести еще и пингвиниху. Вот начнется глобальное оледенение Земли, все мы умрем, а потомки этого человека будут себе нырять возле ледяных полей, ловить рыбу и спасаться от морских леопардов. Благодать!

Тогда Володя вовсю смеялся вместе с прочими, а вот сейчас он чувствовал, что готов сам поддержать такую идею, насчет разнообразных женщин. Ведь и правда: потомки Игнатия Николаевича благоденствуют в России и в Испании. Будь еще один брат у Александра и Василия и окажись он… ну, например, в Южной Америке… И тогда семья, получается, оказалась бы еще стабильнее. А он смог бы поехать к родственникам не только на другой конец Европы, а совсем на другой континент, в Новый Свет…

Какое-то время Володя еще наслаждался величавым молчанием ночи, движением созвездий над своей головой, размышлял о пользе браков с китаянками, африканками, южноамериканскими индеанками и пингвинихами островов Кергелен и Маккуори. А потом собрался все-таки поспать, и только два события немного отвлекли его от этого намерения.

Первым событием стало то, что уже возле палаток Володя спугнул мальчишек; четыре фигурки кинулись от него вдоль реки дальше, в кусты… Как кинулся Сашка, когда прямо на него примерился мочиться Витя. Все было понятно, включая приглушенный смех, попытку убегать тихо… В конце концов, пусть развлекаются. Но Володя ясно видел — бегут четверо; не трое — а четверо, и такого рода путаница очень не понравилась Володе. Пора, пора завязывать с портвейном!

А второе событие произошло уже в палатке Володи, и началось с того, что он, подходя к жилищу, увидел тусклое пятно света сквозь брезент передней стенки. Отправившись провожать Машеньку, он «благополучно» оставил свечу на столе! Володя пустился рысью, отчего тут же стал задыхаться; закололо в боку, начались сердечные перебои (кончать… кончать беспощадно с портвейном!). К счастью, свеча оказалась еще довольно длинной, и можно было не особенно спешить. Но как смещается сознание от этой пакости! В другой раз так и палатку сожжешь…

Не успев отдышаться, Володя стал укладываться спать, и тут событие проявило себя во всей красе: прямо на столе, непосредственно на мисках с объедками и возле недомытых кружек, вдруг проявился новый человек. Он как бы вывалился из темноты, этот незнакомый Володе человек в коричневых, сделанных явно из кожи штанах и куртке, расшитых бисером и с бахромой, да к тому же во вполне индейском головном уборе из разноцветных птичьих перьев. Так он соответствовал всему, что напридумывал сейчас Володя у реки, что он невольно засмеялся собственной галлюцинации. Это надо же! Стоит подумать — и готово!