Изабелла де Бенавенте-Хэллек слывет дамой поразительно тактичной.

«То, что человек таит в себе, выплывает, когда он становится политиком».

Изабелла не может вспомнить, кто это сказал. Ее отец? Кто-то из его друзей? Генерал Кемп?

Игра в теннис продолжается, и Мори выигрывает подачу, и Ник выигрывает подачу, за этим следует резкий удар, и Мори чуть не кричит — от отчаяния… или от решимости… или оттого, что иссяк юмор… и после небольшой паузы — новая подача, резко, со злостью посланный мяч, и игра продолжается, и вот уже без четверти восемь, и вот уже восемь, и съезжаются гости на ужин — три машины подъезжают к дому с зажженными фарами, потому что в горах, в сосновом лесу, сумерки наступают рано даже в разгар лета.

Все ушли с красного глиняного корта, кроме игроков.

Мори включил прожекторы.

— Да, вот это настоящий стиль, вот это настоящая игра, — говорит Ник, улыбаясь, пытаясь изобразить улыбку, и рот его принимает жесткое выражение, кожа натягивается, — теннисный корт с прожекторами — это здорово, твоя подача?..

Эллен Силбер идет с Изабеллой и ее детьми, которые все продолжают тузить друг друга. Изабелла ловко расправляется с ними — встряхивает малышку Кирстен, дает шлепка Оуэну и разнимает их. Эллен польщена, что ей доверили вести Кирстен за руку.

— Такая хорошенькая девчушка, — говорит Эллен.

Изабелла не реагирует. Она думает не о тех двоих, что играют в теннис — не об этих идиотах, — а о том, что гости уже начали съезжаться. Коктейли, и ужин, и пьянящая, возбуждающая атмосфера вечеринки, хотя в конце-то концов всего лишь несколько человек соберутся вместе, и, однако, есть в этом что-то чудодейственное — ее спасение.

— Такая милая девчушка, — тихо произносит Эллен.

Эллен Силбер уже давно робко добивается расположения Изабеллы, и Изабелла, втайне забавляясь, мимоходом замечает, что девушка попыталась сделать такую же, как у нее, прическу с шиньоном — Изабелла иногда носит так волосы. Но шиньон сделан неумело. И некрасиво. В профиль девушка выглядит некрасиво.

Еще бы она не была хорошенькой, хочется сказать раздосадованной Изабелле, еще бы она не была миленькой… Она же моя дочь, в конце-то концов.

Но ничего этого она не произносит. Эллен может приписать ее молчание высокомерию или тому, что она смущена или о чем-то думает… а то и просто молчит — ведь красивой женщине вовсе не обязательно откликаться на каждый комплимент, который ей делают.

— Я с таким нетерпением жду этого ужина, — говорит Эллен, — право, это так мило, что вы пригласили нас… вы и мистер Хэллек… мне здесь так нравится… никогда бы отсюда не уезжала…

— Вот как, — произносит Изабелла.

До ее слуха вдруг доносится с красного глиняного корта хриплый возглас Ника:

— Пятнадцать — ноль!

Вашингтон, округ Колумбия Август 1980

— Что это такое? В общем-то разновидность кактуса… американский кактус… он цветет только раз в год, примерно в это время, на исходе лета… и только ночью…

— Раз в год?.. Ты хочешь сказать — именно сегодня ночью?

— Совершенно верно, сегодня ночью, — говорит Клаудия и восторженно, звонко смеется. — Сегодня ночью…

— Но чтобы так недолго… А красота какая!

Кто-то громко считает: на растении — четырнадцать крупных бутонов. Некоторые из них уже начали раскрываться. Кирстен смотрит как завороженная. Лепестки шевелятся, они действительно шевелятся у нее на глазах…

— Хочешь фонарик, Кирстен? — спрашивает Клаудия, протягивая ей карманный фонарик в виде карандаша. — Или тебе хорошо видно и при луне? Нам так повезло, что в этом году луна светит — прошлым летом небо было сплошь затянуто облаками, и пошел дождь, и я так расстроилась…

Первое побуждение Кирстен — отказаться от фонарика, но она вступила в новый период своей жизни и потому с вежливой улыбкой берет фонарик.

Спасибо, спасибо, спасибо, миссис Лейн, и всем вам спасибо — вы все так стараетесь помочь.

«Грязный старый мешок» — назвал как-то Оуэн бедную женщину. Возможно, она это помнит. Кирстен и Оуэн катались от смеха, когда Оуэн рассказывал со всеми подробностями о результатах своих многочисленных изысканий, предпринятых в мае.

«Я действовал бессистемно, — признался тогда Оуэн. — Моя миссия была обречена. Да и твоя тоже — мы были круглыми идиотами».

«Потерявшими голову от отчаяния», — склонна согласиться с ним Кирстен.

— Ах, ну до чего же хороши!.. Цветы будут большущие…

— Где вы раздобыли такое необыкновенное растение, Клаудия?

— А оно редкое?.. Дорогое?.. Капризное?.. Мне не везет с капризными растениями!

— Действительно видишь, как раскрываются цветы, верно ведь! Я не думала, что они будут такие крупные — они же величиной с кулак, с мужской кулак… Но такие хрупкие…

— А по краю лепестков это что — шипы? Я имею в виду — колючки?.. Как у кактуса? Они острые?

— О, я не стала бы их трогать…

— Я и не трогаю, я только смотрю…

— Они розовые, правда? Самого настоящего розового цвета…

— Розовато-белого…

— По-моему, больше белые…

— А вот этот маленький — весь розовый…

— Ну до чего же хороши!.. Клаудии так везет с растениями… конечно, их надо по-настоящему любить, все время за ними ухаживать… относиться к этому очень серьезно.

— А как вы думаете, кактус чувствует, что мы тут?.. Что все внимание сегодня — на нем?

— Наверняка чувствует что-то необычное. Какое-то волнение в воздухе, голоса, вибрацию… я, конечно, не принадлежу к тем, кто считает, что растения… ну, словом, что они как люди… что у них есть душа…

— А этот цветок такого же оттенка, как ваше платье, Изабелла, верно?.. Почти?

— Такой прелестный цвет…

— Ах, смотрите, еще один раскрывается!.. Вон там.

— Совершенно поразительное явление…

— У Клаудии в доме столько прелестных вещей — со всего света; откуда, она сказала, это растение?.. Из Южной Америки?.. Повторите еще раз — как оно называется? Церезус?..

— Цереус. Она сказала, что это кактус.

— Не похоже на кактус.

— Там, случайно, не бар устроен?

— По-моему, бара вообще нет, по-моему, Клаудия просто пригласила нас… нет, стойте, вон официант… вон там… сумеете его подозвать?., или, может быть, нам самим к нему подойти?

— Многовато набирается народу. Который теперь час?

— Без четверти девять.