и камень. С месяц назад она, казалось, смирилась с поражением, и тут – ночное происшествие в спальне.

Убедившись, что все затворницы спят, охранница подошла к постели Марии и принялась шептать ей в ухо ласковые непристойности, целовать лицо, напрягшуюся от ужаса шею, окаменевшие руки, исхудавшие ноги. И наконец, думая, возможно, что оцепенела Мария не от страха, а от удовольствия, решилась пойти дальше. И тут Мария так двинула ее рукой, что та упала на соседнюю кровать. Разбуженные затворницы всполошились, разъяренная охранница вскочила на ноги.

– Ну, сука, – заорала она, – вместе сгнием в этом свинарнике, ты еще будешь сходить по мне с ума.

Лето наступило без предупреждения в первое воскресенье июня, и пришлось принимать срочные меры: задыхающиеся от жары затворницы стали во время церковной службы сбрасывать с себя длинные шерстяные балахоны. Марию забавляло это зрелище: охранницы гонялись за голыми больными по храму, точно играли в жмурки. Стараясь в поднявшейся суматохе уклониться от нечаянных ударов, Мария каким-то образом вдруг оказалась в опустевшей служебной комнате; жалобно, почти беспрерывно звонил телефон. Мария машинально подняла трубку и услыхала далекий веселый голос – кто-то развлекался, подражая телефонной службе времени:

– Время – сорок пять часов, девяносто две минуты, сто семь секунд.

– Козел, – сказала Мария.

И положила трубку, развеселившись. Она была уже в дверях, как вдруг поняла, что упускает случай, который не повторится. Тогда она набрала шесть цифр в таком напряжении и спешке, что не была уверена, правильно ли набрала собственный номер. Ждала, и сердце бешено колотилось, услыхала знакомый гудок, зовущий и грустный, один, второй, третий, и наконец – голос мужчины ее жизни, из дома, где ее не было:

– Да?

Ей пришлось подождать, пока растает комок слез, застрявший в горле.

– Кролик, жизнь моя, – выдохнула она.

Слезы пересилили. На другом конце провода повисло испуганное молчание, и голос, разожженный ревностью, выплюнул:

– Шлюха!

Трубку бросили.

Вечером Мария в припадке бешенства сорвала со стены в столовой портрет генералиссимуса, запустила им что было сил в окно и рухнула на пол, заливаясь кровью. Ей еще хватило ярости отбиваться от охранниц, которым никак не удавалось укротить ее, пока она не увидела в дверном проеме Геркулину: скрестив руки на груди, та смотрела на нее. Она сдалась. Тем не менее ее отволокли в палату для буйных, утихомирили ледяной водой из шланга и вкатили в ноги укол трементина. Ноги от него так распухли, что Мария не могла передвигаться, и тогда она поняла: нет на свете ничего, на что бы она не пошла, лишь бы выбраться из этого ада. На следующей неделе, возвращаясь в общую спальню, она приподнялась на цыпочки и стукнула в окошко ночной охранницы.

Мария назначила цену и условие, что вначале будет выплачена цена: отнести записку мужу. Охранница согласилась, но предупредила, что все следует держать в полной тайне. И неумолимо нацелилась на Марию пальцем:

– Если станет известно, ты умрешь.

Таким образом в следующую субботу Маг Сатурно прибыл в больницу для душевнобольных на цирковом грузовичке, снаряженном для торжественного возвращения Марии. Директор самолично принял его в своем кабинете, сверкающем чистотой и порядком, как на военном корабле, и любезно информировал его относительно супруги. Никто не знает, откуда и каким образом Мария попала в больницу, сведения о ней были надиктованы лично им после собеседования с нею. Расследование, начатое в тот же день, ни к чему не привело. Больше всего директора заинтересовало, каким образом Сатурно узнал о месте нахождения жены. Сатурно не выдал охранницу.

– Мне сообщили из страховой компании арендных автомобилей, – сказал он.

Директор удовлетворенно кивнул.

– Все-то они узнают, эти страховые компании, непонятно как, – сказал он. Еще раз проглядел историю болезни, лежавшую перед ним на голом столе, и заключил: – Ясно одно: состояние ее тяжелое.

Он готов был разрешить свидание при условии соблюдения необходимых мер предосторожности, и Маг Сатурно должен был пообещать, ради блага своей супруги, вести себя так, как он ему скажет. С ней следует обращаться чрезвычайно деликатно, дабы не случился припадок бешенства, – а такие повторяются все чаще и становятся все опаснее.

– Странно, – сказал Сатурно. – Она всегда была человеком сильных чувств, но большой выдержки.

Врач остановил его жестом много знающего человека.

– Иногда болезнь зреет латентно, долгие годы, а в один прекрасный день проявляется взрывом, – сказал он. – Как бы то ни было, ей повезло, что она попала сюда, потому что мы – специалисты именно по таким случаям, когда требуется жесткая рука.

Под конец он предупредил насчет странной навязчивой идеи Марии позвонить по телефону.

– Не перечьте ей, – сказал он.

– Будьте спокойны, доктор, – сказал Сатурно с веселым видом. – Это – моя профессия.

Зала для свиданий – что-то среднее между тюрьмой и исповедальней, – прежде, в монастыре, была приемной для посетителей. Появление Сатурно не вызвало взрыва радости, чего оба могли ожидать. Мария стояла посреди залы подле столика с двумя стульями и вазой без цветов – она явно приготовилась уходить из больницы, – в жалком пальтеце клубничного цвета и безобразных грязных башмаках, которые кто-то дал ей из жалости. В углу, почти невидимая, скрестив руки на груди, стояла Геркулина. Мария не двинулась с места, увидя входящего мужа, и никаких чувств не отразилось на ее лице с еще не зажившими порезами от оконного стекла. Они спокойно поцеловались.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Счастлива, что ты наконец пришел, кролик, – сказала она. – Это была смерть.

Им некогда было садиться. Задыхаясь от слез, Мария рассказала ему об ужасной монастырской жизни, о жестокости охранниц, о еде, годной лишь собакам, о нескончаемых ночах, когда глаз не сомкнуть от ужаса.

– Не знаю, сколько дней я тут, или месяцев, или лет, но знаю, что один был хуже другого, – сказала она и вздохнула до самой глубины души. – Наверное, мне никогда уже снова не стать собой.

– Теперь все это позади, – сказал он, ласково поглаживая кончиками пальцев свежие рубцы на ее лице. – Я буду приезжать к тебе каждую субботу. А то и чаще, если директор позволит. Увидишь, как все будет хорошо.

Она уставилась на него расширившимися от ужаса глазами. Сатурно попробовал свои салонные штучки. Тоном, каким втирают очки детям, пересказал ей подслащенную версию докторского прогноза.

– Короче говоря, – заключил он, – тебе осталось всего несколько дней, чтобы окончательно выздороветь.

Мария поняла правду.

– Ради бога, кролик! – ошеломленно воскликнула она. – Только не говори, что ты тоже поверил, будто я сумасшедшая!

– Как ты могла подумать! – сказал он и попытался засмеяться. – Просто для всех гораздо лучше, если бы ты еще какое-то время побыла тут. В лучших условиях, разумеется.

– Но я же тебе сказала, что пришла сюда только позвонить по телефону! – сказала Мария.

Он не знал, как реагировать на страшную навязчивую идею. Посмотрел на Геркулину. Та воспользовалась случаем и показала ему на