Я начинаю бояться. Я не поверила бы, что Елизавета способна отдать меня под надзор такого человека. Дать мне такого человека в тюремщики значит обесчестить меня. Она это знает, она сама была узницей. Она знает, что суровый тюремщик разрушает жизнь заключенного. Он не разрешает мне гулять в парке, даже по замерзшему снегу по утрам, он не дает мне кататься верхом, он позволяет мне не больше десяти минут походить по холоду во дворе, и он снова говорил с Бесс о сокращении моей свиты. Он говорит, что мне нельзя получать ни предметы роскоши из Лондона, ни письма из Парижа. Что мне не положено ни столько блюд за обедом, ни хорошее вино. Он хочет снять королевский балдахин, который означает мой монарший статус. Хочет, чтобы я сидела на обычном стуле, а не на троне; и он садится в моем присутствии без приглашения.

Я не поверила бы, что такое может со мной случиться. Но я не поверила бы и в то, что Елизавета отдаст своего собственного кузена, ближайшего своего родственника, под суд за измену, особенно зная, что он виновен только в стремлении на мне жениться – что, несмотря на неудовольствие женщины, столь тщеславной, как Елизавета, едва ли можно назвать преступлением. Он не участвовал в восстании, не посылал свои деньги восставшей армии, что там, он потерял французское золото, которое должен был переслать. Он подчинился приказу Елизаветы явиться ко двору, хотя его последователи висели на ремнях его стремян и на хвосте коня, умоляя его не ездить. Он отдал Кеннигхолл, свой большой дом, лишив детей наследства: все, как она просила. Он покорно остался в лондонском доме и потом, как было приказано, отправился в Тауэр. Он несколько раз встречался с Ридольфи, это правда. Но я знаю, и все должны знать, что он бы не вступил с ним в заговор, чтобы убить Елизавету и разрушить ее страну.

Я в этом виновна – Боже правый, да, я не отрицаю этого перед самой собой, хотя никогда не признаюсь перед ними. Я бы уничтожила Елизавету и освободила страну от ее незаконного, еретического правления. Но Томас Говард никогда бы этого не сделал. Если говорить с жестокой откровенностью, не тот он человек, у него духа не хватит. Есть только один человек, который бы все это спланировал и осуществил, и он в хорошо охраняемой камере с решеткой на окне, выходящем на море в Дании, думает обо мне; и он больше никогда не поставит на карту свою жизнь.

– У меня нет будущего, – мрачно говорю я Мэри Ситон, когда мы сидим за одиноким обедом в моих покоях.

Я не стану есть с Ральфом Сэдлером, лучше умереть с голоду.

Вместе с нами садятся обедать около сорока приближенных и слуг, разносчики вносят блюдо за блюдом, чтобы я немного положила себе и отправила блюдо в зал. Мне все еще приносят больше тридцати разных блюд, это дань моей важности, я королева. Меня оскорбило бы, будь их меньше.

Мэри Ситон мрачна, как я, и ее темные глаза мерцают от злости.

– У вас всегда есть будущее, – шепчет она по-французски. – И сейчас у вас есть новый сэр Галахад, готовый вам служить.

– Сэр Галахад? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает она. – Может быть, он больше похож на сэра Ланселота. Но он, безусловно, дворянин, который готов всем рискнуть ради вас. Он явился тайно. Вы знаете его имя. Вы его не ждали, но у него есть план, как вызволить вас отсюда до конца суда. До позорного обсуждения ваших дел на открытом суде.

– Ботвелл, – выдыхаю я.

Я на мгновение верю, что он сбежал из Дании. Какая тюрьма его удержит? Ботвелл, свободный и явившийся мне на помощь, вызволил бы меня отсюда, посадил на коня и умчал в Шотландию в один миг. Ботвелл бы собрал армию на границе, он бы всю страну перевернул. Он возьмет страну, как упрямую женщину, и заставит ее признать хозяина. Я едва не смеюсь вслух при мысли, что он свободен. Какой лисой в курятнике он будет, когда снова сядет на коня с мечом в руках. Каким кошмаром для англичан, каким отмщением за меня.

– Ботвелл.

Слава богу, она меня не слышит. Я не хочу, чтобы Мэри думала, что я вообще вспоминаю это имя. Он был моей погибелью. Я никогда о нем не говорю.

– Сэр Генри Перси, – говорит она. – Благослови его Боже. Он прислал вот это, мне его принес юный Бабингтон. Сэр Ральф так пристально следит за вами, что я до сих пор не смела передать его вам. Я собиралась беречь его до времени отхода ко сну, если бы пришлось.

Она протягивает мне записку. Короткую и по существу.

Будьте готовы к полуночи. Поставьте свечу на окно своей спальни в десять, если готовы убежать сегодня. В полночь задуйте свечу и спуститесь из окна. У меня есть лошади и охрана, мы тут же переправим вас во Францию. Доверьтесь мне. Я жизнь за вас отдам.

Генри Перси

– Вы осмелитесь? – спрашивает Мэри. – Окно вашего клозета выходит наружу, в сад, он может говорить о нем. Оно в сорока футах от земли. Не хуже, чем в замке Болтон, вы бы тогда ушли, если бы веревка не оборвалась под той девушкой.

– Конечно, осмелюсь, – отвечаю я.

Свечи тут же начинают светить ярче, и запах еды так соблазнителен, что рот у меня наполняется слюной. Со мной в комнате сидят мои дорогие друзья, которым будет не хватать меня, когда я уйду, но их порадует мой триумф. Я тут же снова оживаю, оживаю и исполняюсь надежды. Я думаю о том, в какой ужас придет сэр Ральф Сэдлер, о том, как погубит Бесс мой побег из-под их надзора, и едва не хихикаю, представляя себе их лица, когда они обнаружат поутру, что я сбежала. Я отправлюсь во Францию и постараюсь убедить короля и его мать, что они должны отправить меня домой, в Шотландию, с достаточно большой армией, чтобы держать в повиновении шотландских лордов. Они увидят в этом выгоду для себя, а если нет, я обращусь за помощью к Филиппу Испанскому. К нему, или к папе, или к одному из десятка богатых папистов, которые помогут мне, если я выберусь отсюда и из злого заточения у своей кузины.

– О нет! Разве вы не обещали графу Шрусбери, что не станете убегать, пока его нет дома? Он попросил вас дать слово, и вы его дали.

Мэри приходит в ужас, вспомнив об этом.

– Вы не можете нарушить данное ему слово.

– Обещание под принуждением ничего не стоит, – весело отвечаю я. – Я буду свободна.

Я едва не засыпаю, напрягая глаза при свечах, пока пытаюсь читать заметки, которые сделал сегодня во время заседания суда над Норфолком. Слова слипаются и расплываются у меня перед глазами. Свидетельства епископа Росского достаточно, чтобы погубить Норфолка, но оно получено от человека, приведенного в такой ужас, что он даже не может сочинить убедительную историю. Половина его показаний явно надиктована Сесилом и подтверждена людьми, лишившимися разума от ужаса и боли. Другую половину не подтверждает никто, нет ни свидетелей, ни доказательств. Одна ложь Сесила, бесстыдная чистая ложь.

Я устал до глубины души, я думаю, что, будь я лучшим человеком, я встал бы и разоблачил Сесила как неверного советчика, я бы потребовал, чтобы лорды встали со мной, чтобы мы пошли к королеве и настояли на том, чтобы она нас выслушала. Я величайший человек в Англии, я глава суда пэров, мой долг и честь моя в том, чтобы защитить Англию от дурных советчиков.