«Не проси.»

Полил дождь, холодный, непроглядный. Словно в полдень наступили сумерки, летом — зимние, густые, тоскливые.

Ждавшие на берегу лошади нервничали. Дружинники, явившиеся при оружии, говорили слишком громко, отвешивали пошлые шуточки. Когда завидели князя, да не одного, загоготали гусаками:

— А мы-то переживали! Мы-то гадали, не помер ли! А наш князюшка удалец, слетал на чертов бережок за чертовкой!

— Ведьму лесную себе нашел? Она его, что ль, после ран боевых выходила? Да в оплату за услугу потребовала ее под венец отвести?

— Под венец вряд ли, а возлечь на брачное ложе с такой чаровницей незазорно!

Парню, попытавшемуся ущипнуть «красотку» за мягкое место, князь с размаха и без предупреждения врезал в челюсть. Тот на ногах не устоял — с берега в реку плюхнулся. Но это вызвало лишь новую волну гогота, всё равно из-за дождя все были промокшие до нитки, купайся или нет. А к тяжелой руке и нелегкому нраву своего господина дружинники привыкли давно.

В седло Мира подсадил сам Рогволод. Лесной царевич думал только об одном: как бы в обморок не уплыть. Схватился за врученный повод, словно утопающий за соломинку.

Брод переходили верхом, лошадям вода пришлась по брюхо. Кони всхрапывали, недовольно ржали. Драгомир беззвучно молился, чтобы Лещук Илыч не наслал на них мавок-щекотух. Но водяной, к счастью, решил не вмешиваться в сугубо семейное дело.

«Простите меня. Прощайте!» — Мир знал от отца, что в городе не сможет связаться с Лесом.

«Возвращайся!»

Драгомир порадовался, что дождь не прекращается, да от лошадей было полно брызг — не нужно вытирать мокрое лицо. Он улыбался, кусая губы: непонятно, как можно быть таким счастливым и верить в хорошее, когда всё внутри просто кричит от предчувствия беды. Нет, это не предчувствие. Он просто трус. Впервые ушел из дома — и теперь готов реветь, как девчонка.

Драгомир оглянулся, ища взглядом князя: вон его могучая спина, далеко впереди за серым маревом ливня.

Прежде чем вновь опустить голову, Мир заметил, с каким пристальным вниманием смотрят на него едущие по бокам воины. Его быстрый взгляд тоже увидели:

— Эх, девка, сидела б ты лучше в своем ельнике, — покачал головой тот, что постарше.

— Почему именно в ельнике? — хохотнул молодой, получивший по челюсти. Игриво подмигнул осмелившемуся вновь поднять глаза полуэльфу. — Такие ягодки в малинниках спеют!

Старший его товарищ досадливо сплюнул на молодецкую недалекость.

Драгомир выдохнул, когда лошади из воды стали выбираться на берег. Городские стены были видны уже отсюда, возвышались на верху крутого склона, что еще предстоит им преодолеть. Но теперь Миру сделалось гораздо легче, тоска отступила, с нею и дождь поредел, стал лениво накрапывать. Кое-где на небе показалась просинь. А вдалеке сквозь разошедшиеся сизые тучи прикоснулись к земле и речным водам косые стрелы солнечных лучей.

====== Глава 7. Томил (второй том) ======

Молодой рыцарь, которого Светозар героически спас от компании разбойников, оказался славным парнем. Больше того, за один лишь вечер Тишка и его новый знакомый сошлись, как будто друг друга всю жизнь знали. Чему, правда, немало поспособствовал бурдюк с вином, нашедшийся в багаже у оруженосца — это именно его защищал бравый слуга всеми силами от напавших, а вовсе не своего хозяина. Но ради спасителей оруженосец, скрипя зубами, согласился поделиться своим достоянием. Вина было много, из закуски нашлись только пережаренная рыба и подмоченный хлеб, поэтому очень скоро на полянке, где путники расположились на ночлег, зазвучал громкий смех, стали произноситься клятвы в вечной дружбе, естественным образом перешедшие в жалобы на сложности бытия странствующих искателей подвигов.

Когда угас огонь заката, а огонь костра разгорелся в полную силу, равно как пламя взаимной симпатии, вспыхнувшее и не собиравшееся тухнуть, от слов перешли к музыке, к этому откровенному разговору распахнутых душ. Светозар достал лютню, молодой рыцарь и так не расставался со своей средних размеров виолой, таская ее за спиной на ремне через плечо. Пристроив инструмент на колене стоймя, трепетно обхватив гриф рукой, точно это была женская шейка, он повел по струнам смычком, заведя меланхоличную мелодию неразделенной любви. Тишка прислушивался с минуту — и подладился согласным перебором струн, ведь ему тоже было что рассказать о трагичности амурной страсти.

Оруженосец к тому времени уполз дрыхнуть в сторонку, дабы своим неблагозвучным храпом не мешать легкому полету муз. Полкан, оголодав на хлебе, отправился на охоту — и спустя короткое время вернулся к кисло чахнущей Груше с жирным тетеревом в зубах, которого та от нечего делать взялась ощипывать для похлебки на завтрак. Сам же конь отужинал прямо в лесочке зайцем, экономно проглотив оного вместе со шкурой и костями, и по возвращении последовал примеру оруженосца — залег спать. Тоскливые мелодии двух менестрелей вполне годились вместо колыбельных.

Рыцарь назвался именем Эжен Флорантен. Имя это было не настоящее, разумеется, он сам себе его придумал. Истинное, данное при крещении, звучало гораздо менее вычурно и куда более тривиально — Жан-Жак. Рожденный пятым сыном у своих почтенных родителей, он не мог рассчитывать на наследство, поэтому отправился скитаться по свету в поисках собственной судьбы, едва научившись держать меч в руке — не дожидаясь, когда отец или старший брат благословят пинком под зад за дармоедство. Однако рыцарь получился из Эжена неважный. Поэтому, чтобы не пропасть с голоду, он освоил ремесло менестреля, что получалось у него куда лучше и приносило несравненно больше выгоды для него самого и пользы для общества.

— Моему оруженосцу и то больше повезло с именем — Хьюго Мартэн! — кивнул на храпящего слугу рыцарь. — Мне пришлось напрячь воображение, чтобы переплюнуть его в звучности.

— Имя для странствующего героя — это важная