• те утверждения, которые не вызывают в нас реакции одобрения, являются «латентной частью нашего суицидального дискурса» (рис. 44).

Рис. 44. Структура суицидального дискурса (примеры «прямых» и «обратных» утверждений суицидального дискурса).

Однако стоит нам впасть в депрессию, и черта, разграничивающая «прямые» и «обратные» утверждения этого дискурса, начнёт для нас сдвигаться — в актуализированном состоянии будет оказываться всё больше «прямых» утверждений суицидального дискурса, произойдёт его поляризация (рис. 45).

Рис. 45. Актуализация прямых утверждений суицидального дискурса, происходящая на фоне нарастающего депрессивного расстройства.

Впрочем, стоит нам ощутить чувство радости, какую-то эйфорию, и эта черта будет смещаться в противоположную сторону, актуализируя «обратные» утверждения нашего суицидального дискурса. Произойдёт обратная поляризация дискурса.

Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, для второго этапа данного исследования нами был разработан специальный опросник закрытого типа (испытуемым предлагалось выбрать утверждения из фиксированного списка), с помощью которого мы смогли протестировать индивидуальное восприятие утверждений суицидального дискурса каждого из респондентов.

Если кратко говорить о результатах этого этапа, то они таковы:

• 10,5 % лиц с депрессивными расстройствами отобрали в своих отчётах исключительно прямые утверждения суицидального дискурса,

• 5,3 % выбрали утверждения, принадлежащие к его оппозиционному полюсу,

• остальные же 84,2 %, проявив изрядное единодушие, дали и те и другие ответы.

В контрольной группе, состоявшей из здоровых лиц, ситуация оказалась схожей, но пропорция выглядит несколько иначе, соответственно: 2,8 % — только «прямые утверждения», 8,3 % — исключительно «обратные утверждения», а 88,9 % — и те и другие.

И хотя результаты, полученные в исследовании, хорошо подтверждали предложенную концепцию «поляризации/деполяризации дискурсов», главным, как мне кажется, было в этом исследовании одно случайное открытие.

В самом деле, я ожидал тогда всякого, но такого— нет…

Мы выявили удивительную противоречивость индивидуальных дискурсов — как у депрессивных больных, так и у здоровых испытуемых.

Так, например, половина из тех, кто считает, что «о самоубийстве как о "выходе" может думать любой нормальный человек, оказавшийся в крайне тяжёлой жизненной ситуации», согласились с тем, что «самоубийство не может рассматриваться как способ решения жизненных проблем».

Половина из тех, кто считает, что «если человек потерял смысл в жизни, если ему не для чего жить, он вполне может покончить с собой», в то же время утверждают: «если у человека возникло желание покончить с собой, он должен бороться с ним и жить несмотря ни на что».

При этом почти 60 % респондентов, согласных с последним утверждением, то есть с тем, что «нужно жить несмотря ни на что», полагают, что «человек имеет право покончить с собой».

А 30 % людей, считающих, что «самоубийство — это постыдный поступок», думают, что «если человек потерял смысл в жизни, если ему не для чего жить, он вполне может покончить с собой».

И это только небольшой перечень «недоразумений», обнаруженных в подавляющем большинстве анкет. На самом деле таких казусов было огромное количество!

Например, наши пациенты, которые сами уже предпринимали попытку суицида, более чем в половине случаев утверждали, что суицид — это всегда шантаж и демонстрация.

Рис. 46. Пример сочетания парадоксальных (взаимоисключающих) утверждений суицидального дискурса: 100 % наших респондентов, согласившихся с «прямыми» утверждениями, выбирали и «обратные» — в процентном отношении, обозначенном на диаграмме тёмно-синим цветом (см. интерпретацию в тексте).

На рисунке 46 представлена следующая диаграмма: 100 % — это все наши респонденты с суицидальными намерениями и парасуицидами в анамнезе (они выбрали утверждения «Были случаи, когда я сам рассматривал самоубийство как возможный выход из трудной для меня жизненной ситуации» и «Я сам однажды предпринимал попытку самоубийства»), которые согласились с тем, что:

1) «угрожая покончить с собой, человек просто шантажирует окружающих»,

2) «если человек говорит, что он покончит с собой, он никогда этого не сделает»,

3) «я думаю, что самоубийство — это тяжёлый грех»,

4) «если человек пытался покончить с собой, он уже ненормальный»,

5) «если человек решил покончить с собой, он это сделает, и ничто его не остановит».

То есть человек, сам совершивший суицид и при этом выживший, ну или обдумывающий этот шаг, говорит, что если кто-то решит покончить с собой, то он это сделает, и никто его не остановит.

Казалось бы, логично спросить — если так, то почему ты до сих пор жив?

Но, конечно, подобные вопросы, мягко говоря, некорректны, а самое главное — нелепы, ведь игры дискурсов не зависят от «воли» человека, они лишь отражают напряжение его доминант, конфликтующих потребностей.

В результате противоречивые «тела» дискурсов зачастую подкидывают нам «идеи», которые не имеют на поверку никакого непосредственного отношения к действительной реальности.

Человек не хочет и не может «хотеть» смерти, нет такой опции в его, так сказать, полурептильном мозге, откуда наши желания и происходят. Но вот в сознании, где есть и идея «смерти», и идея «самоубийства», и все их возможные комбинации, подобные глупости вполне возможны.

Вот почему старые психиатры говорят, что смерть в результате самоубийства — это всегда несчастный случай.

Итак, мы достаточно подробно посмотрели на один-единственный дискурс, и картина, прямо скажем, впечатляющая! Но задумайтесь, что вас удивляет в представленных результатах? О чём, на ваш взгляд, они свидетельствуют?

О том, что дискурс может быть структурирован лишь формально (например, на прямые и обратные утверждения). В действительности же дискурс — лишь что-то вроде совокупности «мемов», которые дрейфуют в человеке от одного полюса к другому на уровне его «верхнего» зеркала.

Куда же склонится эта чаша весов, зависит не от того, что человек «думает», а от его самоощущения, психического состояния, состояния его потребностей («нижнее» зеркало), поскольку опять-таки внутренней структуры, предполагающей непротиворечивость когнитивной конструкции, в его мировоззрении не обнаруживается.

Весьма примечательна в этой связи этимология «дискурса», который произошёл от позднелатинского discursus, что значит не только «рассуждение» или «довод», но ещё и беготню, суету, манёвр, круговорот…

ЛЮБОВНЫЙ ДИСКУРС

Потрясающую иллюстрацию эффекта, который только что был сформулирован, но уже на примере «любовного дискурса», мы обнаруживаем в работе Ролана Барта «Фрагменты речи влюблённого».

Эта книга представляет собой своего рода множество набросков (вспоминаем Д. Деннета) и структурирована — что само по себе является философским высказыванием, осмысленным жестом — нарочито формально (автор располагает главы в алфавитном порядке).

Создавая своеобразный «дневник» любовного дискурса, Барт говорит, что он содержит лишь его «фигуры» (вспоминаем Р. Докинза с его «мемами»), объясняя это тем, что дискурс неспособен целиком уместиться ни в какой книге.

Это и неудивительно, ведь дискурс влюблённого столь же противоречив, как и любой другой.

На страницах «Фрагментов» Барт представляется нам влюблённым, который от первого лица педантично записывает свои