— Но тогда заявление не будет соответствовать истине! — воскликнул Рутенберг. — Я такое написать не смогу. Если кто-то другой сумеет подготовить такой документ, хотя бы спрятав истину, я его подпишу.

— Попробуйте написать вы, Борис Викторович, — предложил Азеф.

— Попробую, — согласился Савинков.

И они ушли.

Спустя час Савинков вернулся и сказал, что у него заявление не получается, и предложил идти к члену ЦК Натансону.

— Я же не член ЦК, — объяснил он, — и не имею тут решающего голоса.

Пошли к Натансону. Туда же был приглашён и Азеф. Савинков доложил о положении с заявлением. Не дослушав его, Натансон стукнул кулаком по столу:

— Пока я жив, я на это не соглашусь! Моё мнение: ничего о смерти Гапона не публиковать. Оставить это тайной. Мало ли у революции бывает своих тайн! А через год или два, в зависимости от будущих обстоятельств, ЦК сделает заявление.

И вдруг против этого возразил Азеф:

— Откладывать это нельзя, — категорически заявил он. — Или мы сейчас берём на себя это дело, или никогда!

Продолжая не понимать причины спора, Рутенберг спросил:

— Может, кто-то считает, что Гапон погиб невинно?

— Я этого не считаю, — ответил Натансон. — И тебя я считаю единственным, кто имел моральное право вынести ему смертный приговор.

— Но разве не было приговора ЦК об убийстве и Рачковского, и Гапона? Наконец, разве Иван Николаевич не говорил мне, что, если с Рачковским не выйдет, казнить Гапона? — спросил Рутенберг и услышал невероятное:

— Ничего даже похожего я вам не говорил, — заявил Азеф, глядя ему в глаза. — Не было решения ЦК и о двойной акции.

— Но тогда разрешите мне написать всё, как было, в моём личном, так сказать, представлении, — попросил Рутенберг, ошеломлённый вероломством Азефа.

— Пишите, что хотите, — бросил тот, — но ни слова о партии, о боевой организации, а значит, и обо мне.

— Да, именно так, — рассерженно произнёс Натансон.

Савинков молчал…

Рутенберг придумал такой ход: написал заявление от имени суда рабочих, приговорившего Гапона к смерти, и засвидетельствовал его своей подписью, как одного из участников суда. Отнёс заявление Азефу.

Тот сел к столу и, стиснув лоб пальцами, начал читать. Читал долго, несколько раз отрывался, смотрел вверх, что-то обдумывая, и снова возвращался к тексту. Рутенберг стоял перед столом и от волнения начал чувствовать в ногах дурную слабость.

Но вот Азеф закончил чтение и протянул ему заявление:

— Этот документ, Пётр Моисеевич, — заговорил он глухим голосом, — порождает совершенно новую ситуацию, причём мне непонятно, какую роль в этой ситуации вы предлагаете мне, тем более никакой моей роли в этом не может быть. Это пишут рабочие, ваши соучастники в казни Гапона. Вы то, что они пишут, подтверждаете своей подписью, а что должен делать я? — он поднял на Рутенберга маслянистые чёрные глаза. — И этот документ только подтверждает, что акция была вашим личным делом.

— Но рабочие свидетельствуют: я им сказал, что партия, членами которой они являются, об этой акции знает.

Азеф откинул своё грузное тело на спинку кресла:

— И это ваше попросту неправдоподобное заявление рабочим тоже целиком на вашей совести. Я здесь ни при чём, а партия и подавно.

В душе Рутенберга вспыхнула такая ярость против Азефа, что он не мог ему ответить. Тот, очевидно, понял это по его глазам и сказал:

— Кроме всего, как вы намереваетесь переправить этот документ в Петербург? Почтой высылать нельзя — это вы, надеюсь, понимаете, даже не очень глубоко владея законами конспирации. Пока вы будете ждать надёжной оказии, пройдёт время, а в иностранных газетах, да и в русских тоже, появились сообщения о таинственном ис-чезновении Гапона. Его адвокат Марголин звонил из Берлина Чернову, спрашивал, как понимать эти сообщения, и заявил, что он собирается возбудить официальное расследование. Могу сообщить вам мнение Чернова, это и моё мнение тоже: вам надо поскорее уехать за границу, во Францию или Германию, и там терпеливо переждать развитие событий. Все привезённые вами вещи Гапона мы отсылаем адвокату Марголину в Берлин, можем послать ему и это ваше заявление, а вы уж там вместе с ним решайте, как вам поступить, но не вздумайте нарушить партийную дисциплину и впутать в это дело партию или кого-то из её руководства. Больше я ничего сказать не могу…

В чём тут всё-таки было дело? Почему руководство партии эсеров заняло такую странную позицию по отношению к Рутенбергу?

Чтобы разобраться в этом, необходимо разделить это время на два периода: первый — до разоблачения Азефа как давнего платного агента охранки, а значит, выполнявшего её волю; и второй — после его разоблачения.

Рачковский всё учитывает, и прежде всего то, что Рутенберг в партии на хорошем счету, партия может за него заступиться, используя для этого имеющиеся у неё возможности публикации своих материалов в европейской печати. Следовательно, Рутенберг должен быть скомпрометирован настолько сильно, чтобы любое его свидетельство подвергалось сомнению и чтобы у партии возникло желание вообще от него отречься. К выполнению этой задачи Рачковский конечно же подключает Азефа, своего агента, члена ЦК эсеровской партии и руководителя боевой организации. И мы уже видели, как Азеф это делает. Ему тем легче со всем этим справиться, что в тот момент он самый влиятельный человек в руководстве партии и отлично знает, что сейчас в ЦК нет ни одной сильной личности, которая могла бы ему противостоять. Лидера Чернова он уже давно про себя прозвал балалайкой без главной струны. Савинков — импульсивный романтик. Гершуни — дышит на ладан. Натансон — главный поддакиватель. Год — далече. Словом, никто не мешает Азефу загнать Рутенберга в глухой угол, ему даже помогают, как мы уже сейчас увидели…

Появление статей Манасевича «Маски» ещё больше усложнило положение Рутенберга. Он публично назван агентом охранки — а как это опровергнешь? Это могла бы сделать партия, и он просит об этом ЦК. В печати появляется ответ ЦК на статьи «Маски». В нём отвергаются как