– Иди отсюда. Девчонки нам не нужны.

А вот годовалый Барри и Салли, которой едва исполнилось четыре года, сразу же были приняты в «Логово» как всеобщие любимцы. Салли еще и назначили Бэтгерл, талисманом «Логова». Когда я заметила, что выгонять Джейни несправедливо, ее избрали Официанткой и поручили разносить газировку – с одним лишь голосом против, от ее старшего брата.

Мой вклад в наш мир упорядоченной дисциплины был сделан во время голосования за Петуха, когда тишину на собраниях признали обязательной. Я подумывала обеспечивать тишину привычным способом, прошедшим испытания с моими четырьмя детьми, которые иногда забывают о всякой вежливости и устраивают драку; обычно в таких случаях я очень громко кричу: «Тихо!» И поскольку я могу кричать громче всех четырех детей, двое из которых совсем маленькие, одного вопля бывает достаточно для наступления тишины. Если же требуется подкрепление, я всегда могу привести их отца потребовать, чтобы он закричал со мной вместе. Однако такой способ не назовешь идеальным, если требуется утихомирить детей, которые лупят друг друга, пинают, тянут, пихают, крича при этом и завывая на все лады; однако больше мне никогда ничего не помогало, и я предположила, что испытанный метод сработает и с шестью скаутами-волчатами.

Когда я в первый раз крикнула «тихо!», скауты сразу замолчали, от неожиданности, наверное. Во второй раз на мое «тихо!» не обратили ни малейшего внимания. Меня никто не услышал. Безрезультатно прокричав «тихо!» раз шесть, я машинально (без ясных намерений, на чем я настаиваю и буду настаивать) потянулась в сумку с продуктами, которая стояла на полу у меня за спиной и в которой я смутно надеялась обнаружить забытую коробку с пончиками или связку бананов, однако вместо этого нащупала яйцо.

Немного поколебавшись, я прицелилась. Выбрать мишенью собственного сына мне представлялось весьма разумным, ведь стирать его рубашку придется мне, и я бросила яйцо. Воцарилась мгновенная и очень глубокая тишина. Пятеро распетушившихся спорщиков замерли, глядя на Лори, с которого стекал яичный желток, а когда я заметила, что так-то лучше, и многозначительно поставила коробку с яйцами на пол, наша встреча возобновилась в соответствии со всеми правилами вежливого, даже изысканного общения.

Когда яйца подорожали, я выбрала в качестве боеприпасов липкие пастилки маршмеллоу; у них имелось дополнительное преимущество – их можно было есть (то есть съедобными их считали скауты-волчата), и хотя по воздействию маршмеллоу не шли ни в какое сравнение с сырым яйцом, к тому времени выяснилось, что мне достаточно поднять правую руку – и наступала мертвая тишина.

На ежегодном собрании скаутов нам нечего было продемонстрировать за исключением новой техники дисциплины, окрашенных стен на чердаке и моего искусства метания мелких снарядов в цель. Мы кропотливо работали над сумбурной уморительной сценкой для театрального представления, хотя в последнюю минуту Майкл заболел ветрянкой, а Джейни пришлось сыграть роль Дерева. Сидя перед нашей импровизированной сценой с зажмуренными глазами и крепко стиснутыми зубами, я отчаянно надеялась, что Лев не забудет свои реплики, а Торт не споткнется о хвост Крокодила, и мне в голову пришла ошеломляющая мысль: когда-нибудь – очень скоро – Лори станет старшим бойскаутом, Джейни вступит в девичий отряд скаутов, Салли – будет младшим скаутом-брауни, а Барри – скаутом-волчонком. Все сразу. Надеюсь, к тому времени цены на яйца снова упадут.

Как уходила Шарлотта

«Шарм», июль 1954 г.

Я всегда любила июнь и розы, и жару; любила сидеть за завтраком, ощущая, как веет теплый ароматный ветерок из сада, и засиживалась за кофе лишь потому, что теплые дни казались длиннее, и все чудесным образом давалось легче. Я помню, Шарлотта чувствовала то же самое; иногда, попивая утренний кофе, мы замечали, что улыбаемся одновременно.

– Хотела бы я спать всю зиму, – сказала я однажды, – и просыпаться только, когда настанет июнь.

– Так ты растратишь на мечты всю жизнь, – ответила Шарлотта.

Это, должно быть, случилось в начале того самого лета, когда Шарлотта умерла; ее слова я помнила постоянно, они жили во мне. «Растрачу на мечты всю жизнь», – думала я, глядя в окно на тяжелые розы и на Шарлотту, чуть более бледную, чем прошлым утром.

– Ты сегодня прелестно выглядишь, – говорила я.

Шарлотта смотрела на меня и с улыбкой отвечала:

– Большое спасибо, дорогая. И, пожалуйста, либо перестань произносить эти слова, либо сделай так, чтобы они звучали правдоподобно.

И мы смеялись, ибо не могли поверить, что Шарлотта умирает: «Наверное, никто не поверил бы, – думала я, – что можно умереть. Только не в июне, когда так пышно цветут розы». Поначалу мы пытались над этим шутить. Только поначалу.

– Хочешь кофе? – говорила я, подтолкнув к Шарлотте кофейник. – Это может быть твоя последняя чашка.

Или Шарлотта, глядя на булочки, вдруг заявляла:

– Я имею право на самую большую пышку, ведь очень скоро буду лишена простых земных радостей.

Наверное, если Шарлотта и верила, что умирает, ей это скорее нравилось – она не испытывала боли и будто жила в каком-то сне, воплотившимся в реальности; чувствовала она себя достаточно хорошо, иногда лучше других, и о том, что умирает, знала только со слов доктора Уэста и доктора Нэйтана, а разве не глупо позволить каким-то докторам решать такие вещи?

На самом деле, она все лето пользовалась своим состоянием и получала от этого удовольствие. Все обо всем знали, предлагали Шарлотте все самое лучшее, всегда находили ей стул на вечеринках в саду, и кто-то непременно был рядом, чтобы принести бедной Шарлотте прохладительного, или поговорить с бедной Шарлоттой, или подыграть ее изысканным попыткам казаться менее заметной; она подмигивала мне с другого конца комнаты, и я, подойдя к ней кружным путем, любезно интересовалась:

– Ну что, Шарлотта, моя дорогая, все умираешь?

Вокруг охали и шипели:

– Тише!

– Боже правый!

А Шарлотта смеялась, слушая, как все говорят: «Какая отважная наша бедняжка Шарлотта» и «Как ей повезло, что она еще может смеяться», а она все это время просто наслаждалась и развлекалась больше, чем когда-либо.

Шарлотта была на несколько лет старше меня; на самом деле она – моя старшая двоюродная сестра. Я всегда стояла в уголке, всеми позабытая, а Шарлотта и мои сестры собирались в кружок на вечеринках, шептались и хихикали. Потом все вдруг так повернулось, что мы с Шарлоттой оказались вместе. У меня не было ни денег, ни дома, я только-только окончила колледж и со страхом смотрела на мир, а у Шарлотты, напротив, имелось все: и дом, и деньги, и она к тому времени