class="p1">– Тогда ты принимаешь меня за дурака и за фаталиста? Извини! Это плохое кредо для монарха, раздающего награды и наказания.

– Истинно так, мой господин. Но при этом Ваше Высочество всё же детерминист, а совсем не фаталист. Ставит в тупик неясность. Фатализм предполагает специальные и безвозвратные указания небес на особые события. Принимая это во внимание, необходимо считать, что все события естественным образом связаны и неизбежно следуют друг за другом, без чудесного вмешательства, хотя и под вечным разрешением Провидения.

– Хорошо, хорошо, Баббаланья, я представляю всё это. Продолжай.

– Высшие авторитеты нам говорят, что в минувшие дни падение некоторых государств в Марди было напророчено провидцами.

– Совершенно верно, мой господин, – сказал Мохи, – это всё отражено в хрониках.

– Ха! Ха! – вскричал Медиа. – Продолжай, философ. Баббаланья продолжал:

– Ко времени, назначенному к их исполнению, эти пророчества рассеивались слухами через Марди; следовательно, ко времени, назначенному к их исполнению, полное их знание, возможно, приходило к заинтересованным странам. Теперь, мой господин, могли ли те страны, которым было предсказано нападение, привести свои дела в такое состояние, чтобы в предсказанное время показать лживость пророчеств, вместо того чтобы просто ожидать их?

– Однако такое возможно, – сказал Мохи, – но бесспорно то, что эти события, конечно же, произошли: сравнивают же руины Вавилона с девятой книгой десятой главы хроник. Да, воистину, сова обитает там, где предсказали провидцы, шакалы воют на могилах королей.

– Продолжай, Баббаланья, – сказал Медиа. – Конечно, те страны не могли сопротивляться своей гибели. Продолжай тогда: перепрыгни свою предпосылку.

– Если этому суждено было случиться, тогда, мой господин, это…

– Мой богоподобный господин, – вставил Мохи, – не слишком ли высокопарен наш философ, и, может быть, это нечестиво – влезать в такие вещи?

– Поэтому, старик, он должен знать их. Король Одо – нечто большее, чем вы, смертные.

– Но тогда мы сами – великие боги, – вскричал Иуми, – если мы беседуем на эти темы.

– Нет, менестрель, – сказал Баббаланья, – у великих богов совсем нет потребности в беседе о вещах, которые они отлично постигли и сами все определили. Но ты и я, Иуми, являемся людьми, а не богами, следовательно, нам, а не им выбирать эти темы для наших умов. Но тут любая непочтительность при правильном изучении нашего вопроса не касается предмета спора. Ударившись в суеверия, разве мы не позволим ему увядать и умирать, мёртвому расчленять живой ствол и, как руке безумного приверженца, сохранять неподвижность долгие годы? Или мы будем использовать его, но как лапу, помогающую нам в наших физических потребностях, подобно тому, как её инстинктивно использует скот? Но подобен ли вопрос ртути – живой, как молния, пышущей энергией движения, но медлительной, как улитка в момент отступления? Можем ли мы морить голодом тот благородный инстинкт в нас и надежду на то, что он выживет? Лучше убейте тело, чем душу; и если это самый страшный из грехов – быть убийцами наших собственных тел, то насколько же серьёзней будет самоубийство души. Иуми, мы – люди, мы – ангелы. И в своих способностях великий Оро всего лишь таков, каков человек, только бесконечно увеличенный. Давайте стремиться ко всем вещам. Разве мы – это дети в лесу, боящиеся теней деревьев? Что должно ужаснуть нас? Если орлы пристально глядят на солнце, то почему человек не может смотреть на богов?

– На одного меня, – сказал Медиа, – вы можете пристально смотреть свободно. Смотреть. Но не плавно переводить разговор на моих родственников, Баббаланья. Вернись к своему аргументу.

– Уже возвращаюсь, мой господин. Опосредованно вы представили, что в прошлые времена будущее предвиделось самим Оро; следовательно, в минувшие дни будущее, как полагают, было предопределено. Но во всех вещах Оро неизменный. Поэтому наше собственное будущее предвидится и предопределяется. Теперь, если вещи, касающиеся определённых стран, в минувшие дни были предсказаны до того, как они имели место, тогда что-то подобное может случиться и с отдельными людьми, ныне живущими. Скажем так, при всей массе событий, предназначенных случиться с каким-либо человеком, что и было сделано в начале этого путешествия. Но, мой господин, разрешите мне ещё одно слово. Вездесущий Оро – абсолютно везде?

– Так вы, смертные, уч́ите, Баббаланья.

– Но они также – они… думают… мой господин. Часто мы, мардиaне, придерживаемся терминов целую вечность, в действительности всё ещё не вникнув в их значение.

– Ну, Оро – везде. Что тогда?

– Тогда, если это абсолютно так, Оро не просто вселенский наблюдатель, но занимает и заполняет всё пространство, и, куда ни пойдёшь, в любом существе или любой вещи не может не быть Оро. Следовательно, Оро – во… всех вещах, и сами по себе все вещи – испокон веков тому подтверждение. Но так как зло имеется в большом количестве и Оро – во всех вещах, тогда он не может быть абсолютно хорошим, поэтому вездесущность Оро и моральное совершенство кажутся несовместимыми. Кроме того, мой господин, те ортодоксальные системы, которые приписывают Оро всемогущие и универсальные признаки любого пути, эти системы, как я говорю, разрушают всю интеллектуальную индивидуальность, кроме самого Оро, и растворяют вселенную в нём самом. Но это – ересь; причём ортодоксальность и ересь, слитые воедино. И, таким образом, мой господин, по этим вопросам мы, мардиане, вместе соглашаемся и вместе не соглашаемся и убиваем друг друга оружием, которое находится в наших руках. Ах, мой господин, с какими мыслями благословенный Оро должен взирать на эту сцену! Вы думаете, он делает различие между деистом и атеистом? Нет; как искатель сути во всех сердцах, он хорошо знает, что атеистов там нет. Поскольку в вещах абстрактных люди не отличают звуки, которые выходят из их уст, от бессловесных мыслей, лежащих в основании их сущностей. Вся Вселенная – единый ум. Хотя мой брат-близнец клялся мне сверкающим солнцем на небесах в полдень, что Оро не существует, он всё же смог дать неверное представление о вещи, которую он намеревался выразить. И кто из живых его хулит? Какая тарабарщина из человеческих звуков может быть столь могучей, что она способ на будет оскорбить неописуемое божественное величие? Честь Оро под охраной Марди? Совесть Оро в руках человека? Где наш ордер с отметкой Оро, оправдывающий убийство, пожары и разрушения или, что намного хуже, социальные гонения, которые мы устраиваем от его имени? Ах! Как будут эти самопровозглашённые и наместники изумлены, когда они увидят всё небо, населённое еретиками и язычниками, и весь ад, машущий митрами! Ах! Позвольте нам, мардианам, оставить это безумие. Позвольте нам быть довольными божественностью в траве и цветке, в севе и урожае. Пусть этого будет для нас достаточно, чтобы знать, что Оро очевиден. Мой господин! Мой господин! Раздосадованный зрелищем безумия человека и разорвав стихийные сомнения, я иногда вижу всего две вещи во всём Марди, в которые верю: что я сам существую и что я могу наиболее счастливо, или наименее несчастно, сосуществовать с практикой справедливости. Всё остальное витает в облаках; и ничто пока не сможет меня научить расколу небесного свода от горизонта до горизонта. Всё же – увы! – слишком часто меня раскачивает у этих швартовых.

– Увы! Его припадок снова приближается к нему, – прошептал Иуми.

– Поэтому, Баббаланья, – сказал Медиа, – я почти жалею тебя. Ты слишком горяч, слишком горяч. Почему твою душу лихорадит от этих идей? Не используете вы, смертные, серьёзные задатки. Не благодарность, но проклятия получаете вы из-за вашей серьёзности. Ты сам себе вредишь больше всего. Почему бы не взять основы в том качестве, в каком они приходят? Не настолько тяжело быть убеждённым – можно никогда не тревожиться о вере.

– Право, мой господин, это не очень трудно; никакого действия не требуется, только пассивность. Остановись и получи. Вера для беспечного, сомнения для мыслителя.

– Тогда зачем думать вообще? Разве лучше для вас, смертных, хвататься за ошибки, как клещами, нежели владеть