Он сел в фургон и, как очень многие его соотечественники, иммигрировал в Америку.

Лодка Паза представляла собой фанерную лохань местной работы, страшную как черт, к тому же покрытую шелушившейся розовой краской. Первоначально она носила название «Марта», но с тех пор, как одна из металлических букв отвалилась и плюхнулась в море, стала «Мата» — куст. Паз счел это имя даже более подходящим для суденышка, принадлежащего детективу убойного отдела, и оставил все как есть. Посудина пропускала воду, не отличалась удобством, но зато сдвоенный двигатель «Меркури Оптимакс» гонял по воде ее плоский корпус с быстротой молнии.

В настоящий момент это чудо судостроения стояло на якоре на Флоридском заливе, у впадины, где Паз рыбачил годами. Они вышли в море на рассвете, и Паз успел поймать пару жирных робало, а Цвик — несколько круглых трахинотов; общее же число выловленных рыбин достигло одиннадцати. Сейчас рыба перестала клевать, и только Амелия всерьез продолжала ловлю, вновь и вновь методично забрасывая удочку, скармливая наживку донным крабам.

Двое мужчин сидели на обитом рундуке, расправляясь со второй упаковкой баночного пива, и Цвик распространялся о своей работе. Он всегда был не против потолковать на эту тему, в данном же случае Паз его всячески к этому поощрял.

В результате он основательно ознакомился с теорией Пенроуза о том, что сознание в известном смысле является квантовым феноменом, проявляющимся в тончайших, микроскопических трубочках нейронов. Познакомился он и с теорией Эйдельмана, говорящей, что мозг есть не что иное, как набор планов или схем с пластами нейронов, систематически взаимодействующих с рецепторными клетками, воспринимающими полноту реальности, данной в ощущениях. Согласно этой концепции, ощущения, в сущности, конструируют сознание.

Идея Цвика заключалась в том, что истинный ключ находится в согласовании двух теорий: предложенного Эйдельманом представления об обратном плане, объясняющем, как мозг конструирует картину мира и своего места в нем, и концепции Пенроуза, объясняющей, насколько мог понять эту мудреную тарабарщину Паз, чем сознание отличается от машины, то есть почему человек может выдумывать что-то новое, на что решительно не способен компьютер.

Паз слушал, спрашивал, получал подробные ответы, иногда даже что-то понимал и терпеливо ждал, когда Цвик напьется настолько, что можно будет перейти к менее ортодоксальным вопросам. Как оказалось, усваивать информацию из речей Цвика намного сложнее, чем черпать ее из постельных бесед с голыми женщинами, тех, которые на протяжении многих лет были для Паза основным источником научных познаний.

«Интересно, — подумал он, — это секс повышает умственную восприимчивость или, наоборот, выброс Цвиком тестостерона ее понижает?»

Последнее соображение показалось ему прекрасной мыслью, вполне в докторском духе, хотя вряд ли стоило ожидать появления этого тезиса на страницах научной печати.

— А как насчет галлюцинаций, доктор? — спросил он. — Они не могут существовать, так как, по определению, за ними не стоит реальности, данной нам в ощущениях. Однако они кажутся вполне реальными.

Цвик отмахнулся.

— Все это нарушения передаточной функции, сбои в работе нейронных медиаторов среднего мозга. Мы можем продуцировать любого рода галлюцинации путем электрической стимуляции, воздействия магнитным полем, химическими агентами… тут нет ничего особо интересного для изучения.

— До тех пор, пока галлюцинации не завелись у тебя. А как насчет галлюцинаций, за которыми стоит реальное физическое явление?

— Это уже, по определению, не галлюцинации.

— Если только само явление не галлюциногенное. Где ты в таком случае проведешь грань?

— Слушай, Паз, кончай темнить. Что у тебя на уме? Опять какое-то жуткое дерьмо?

— Жуткое, это точно. Скажи, ты достаточно пьян, чтобы высказать мне свое научное суждение?

— Едва ли. Почему на этой лоханке нет дайкири? Разве береговая охрана этого не требует?

— Только при выходе в международные воды. Но все-таки скажи, что ты, как известный и пьяный физик, думаешь о превращениях?

— Что ты имеешь в виду под «превращениями»?

— Я имею в виду широко распространенное среди шаманских народов убеждение, что отдельные, наделенные особыми способностями и получившие специальную подготовку люди могут превращаться в животных.

— А, ты об этом. Полагаю, они только воображают, будто дух великого льва или кого-то там еще вселяется в них, хотя могут вполне искренне в это верить, рычать и порываться гоняться за зебрами.

— Это запросто, кто бы спорил, но я-то говорю о реальности, о допущении того, что подобное может происходить в действительности. И не просто так говорю, не с потолка. Речь идет о случае, в связи с которым мне совсем недавно звонили из Департамента полиции Майами, хотели проконсультироваться. Парочка граждан отправилась на тот свет, причем по всем признакам это работа крупного животного, хищника из семейства кошачьих. У нас имеются отпечатки лап, а характер ран указывает, что они нанесены клыками и когтями. Эксперты даже вычислили вес зверя. Однако, думаю, нет нужды говорить, что о появлении в окрестностях такого животного сообщений не поступало. У нас также есть один болтающийся по городу маленький индеец, прибывший прямиком из джунглей Южной Америки, имеющий зуб на жертв и сам подтверждающий, что в известном смысле способен превращаться в ягуара. Есть у нас и некое подтверждение его способности, так сказать, модифицировать свой образ. Что ты можешь из этого слепить?

— Дерьмо — оно дерьмо и есть, — сказал Цвик. — Конечно, формально мы, занимающиеся наукой, вообще не имеем права утверждать, будто что-либо невозможно, однако вероятность какого-либо предполагаемого явления может быть столь ничтожно мала, что ее можно не принимать во внимание, и твой случай я склонен относить именно к данной категории. То есть, разумеется, органическая материя способна к изменению формы. Это осуществляется, например, в процессе эволюции, но занимает огромные промежутки времени. А вот мгновенное превращение одних живых существ в другие имеет место только в сказках, в реальной жизни такого не происходит.

— Ладно, но взгляни на это иначе. Будь ты Богом и вздумай ты сотворить мир, в котором такое возможно, как бы ты поступил?

— О, до чего же здорово вообразить себя Богом! — рассмеялся Цвик и, прикончив свое пиво, бросил банку через плечо в залив. — Хотя среди множества улучшений, которые мне захотелось бы сделать в таком качестве, это едва ли относилось бы к первоочередным, но давай-ка посмотрим…

Цвик прислонился спиной к перилам, открыл еще одну банку, поднял голову и обратил к небу утративший фокус взгляд, словно испрашивая совета у божества.

Паз смотрел на него с интересом, как на некий природный феномен. Конечно, созерцание того, как размышляет Роберт Цвик, было не столь захватывающим, как подача Нолана Райана или бросок Майкла Джордана, но это были явления одного, экстраординарного порядка, недоступные для обычных людей.