И вот Куприн с женой увидели в синема первый фильм, где дочь сыграла эпизодическую роль, — «Дьявол в сердце» (1927). Потом ворчал в письме Заикину: «Черт бы побрал этот кинематограф! Никогда я его не любил, не люблю и любить не буду. Вот покрутилась Ксения в одной пьесе “Дьявол в сердце”. Ролишка была маленькая, эпизод. Но сумела так показаться, что обратила на себя внимание специалистов. Пошли предложения. Не то чтобы на главнейшие роли, но все-таки на настоящие. И вот, неудачи за неудачей. То жена владельца и директора посылает какую-то свою приятельницу на эту роль, даму кривобокую и некрасивую. То министр вн дел посылает к режиссеру свою амишку, ну, штучку прямо с улицы и т. д. То вдруг Ксению оттесняет сестра знаменитой звезды и т. д. Ксения нервничает, худеет, теряет аппетит, изводит нас. Я не виню ее. Театр и кино — это самые жесточайшие отравы, хуже табака, алкоголя, кокаина, морфия... Там, чтобы пробиться, нужно верблюжье здоровье, слоновые нервы, а гордости не больше, чем у голодного бродячего пса. Я с самого начала это предсказывал и против этого восстал. Но... женщины! Они всегда женщины»[389]. Куприну ли упрекать дочь, когда театр был его собственным несбывшимся поприщем! А потом Ксения начала приносить в дом деньги, которых он заработать уже не мог.

Прошло не так много времени, и «русский Париж» уже ходил в синема «на Кису Куприну». Картины с ее участием появлялись у Л’Эрбье почти ежегодно. Лицо Кисы Куприной сияло с обложек и рекламных проспектов. И в конце концов наступил момент, о котором вспоминала сама Киса. Однажды Александр Иванович пожаловался: русский таксист, услышав его фамилию, спросил: «Вы не отец ли знаменитой Кисы Куприной?» Он стал всего лишь отцом знаменитой дочери.

Ксенией были очарованы не только зрители, но и служащие советской миссии, располагавшейся на рю Гренель, когда в один прекрасный день «звезда» явилась к ним.

Когда-то, пытаясь получить разрешение на издание газеты «Земля», Куприн по своему почину ввязался в «кремлевское дело». Теперь, на старости лет, его вовлекли в «кремлевское дело» близкие: речь шла о получении согласия Сталина и членов Политбюро ЦК ВКП(б) на возвращение писателя в СССР.

Обстоятельства этой «операции» теперь уже не тайна, точнее, не все — тайна. Некоторые документы, раскрывающие детали переговоров, опубликованы. Однако это вершина айсберга, глубинные же смыслы скрыты, как говорится, в толще времени. Станут ли они доступны? Наверное, не скоро. Не скоро утихнут споры о том, понимал ли Куприн, что происходит? Какую роль сыграла во всем этом Ксения Куприна? Говорил ли Александр Иванович хоть фразу из того, что ему приписывали советские газеты?..

Несомненно одно: своим отъездом на Родину Куприн напоследок так хлопнул дверью, что вздрогнула вся русская эмиграция. Он снова стал возмутителем спокойствия.

«Для эмигрантов в ту пору советское посольство было опутано какой-то тайной, легендой, — вспоминала Ксения Куприна. — Некоторые шоферы такси, бывшие белые офицеры, боялись проезжать по улице Гренель... говорили, что, дескать, их могут похитить, говорили также, что французская полиция фотографирует каждого, кто входит в посольство, и потом этот эмигрант уже на учете, за ним следят, он подвергается преследованиям, иногда и высылке». Подробности отъезда отца из Парижа были изложены его дочерью в мемуарах более чем через 20 лет после событий и при публикации прошли советскую цензуру. Можно ли ее воспоминания считать в строгом смысле документом — вопрос, но других источников нет.

Ксения утверждала, что советская власть первой протянула руку ее отцу. На его имя пришло приглашение в посольство на рю Гренель от Владимира Петровича Потемкина, советского посла. Елизавета Морицовна перепугалась, Куприну стало плохо, поэтому Ксения сама отправилась в посольство на разведку. Выходит, она не боялась французской полиции. Странно: ее карьера в кино была в самом расцвете.

В посольстве Ксения Александровна встретила самый любезный прием. Потемкин, умница, интеллигент, человек одного поколения с Куприным, прекрасно понимал значение этого писателя, хотел пообщаться с ним лично. Потом присылал за ее родителями посольскую машину: «Эти визиты несколько раз повторялись и происходили всегда в очень теплой обстановке». Отец переживал только из-за того, разрешат ли взять с собой кошечку Ю-ю.

Как было на самом деле? Тэффи, к примеру, утверждала, что хлопотать туда ходила Елизавета Морицовна, что из посольства приезжал человек к Куприну домой, все сразу понял и доложил наверх.

Необходимо объяснить, в каком состоянии находился к этому времени наш герой. В очередной раз всмотримся в фотографии. 1936 год. Лунно-седой, сгорбленный, сильно исхудавший старик в очках сидит на фоне книжных полок. Выражение лица страдальческое. Снимок сделан на рю Эдмон Роже, в помещении «Библиотеки А. И. Куприна».

Куприны жили напротив библиотеки. Жили бедно и одиноко. На правах самого родного человека бывала у них Мария Ивановна Гликберг, вдова Саши Черного. Зиму она проводила в Париже, на лето уезжала в Ла Фавьер, к могиле мужа. Привыкшая заботиться о своем Саше, теперь она опекала его тезку, Александра Куприна, и ее помощь была для Елизаветы Морицовны бесценной. Совсем недавно в нашем распоряжении оказались уникальные документы — письма соседки Марии Ивановны по Ла Фавьеру, Аполлинарии Алексеевны Швецовой. Впервые приведем ее свидетельство: «...Машу, русскую дворянку, все считали за еврейку: расчетливая, деловая, практичная, с холодным рассудком серьезная учительница. Очень скрытная... Дипломат хороший... Со всеми в ладах, со всеми согласна, редко говорит свое мнение»[390]. Та же Швецова рассказывала, что Мария Ивановна и в 80 лет могла «хлопнуть» стаканчик коньяку и продолжать свой путь «твердым маршем Суворова»: «И голова не болит, и сердце бьется. Удивительная женщина!»[391] Предположим, что она составляла Куприну компанию в застольях, в чем никогда не была замечена Елизавета Морицовна.

Из друзей рядом с Александром Ивановичем дольше всех оставался Борис Лазаревский. Иногда они гурманили, готовили что-нибудь этакое, пели украинские песни... В сентябре 1936 года Лазаревский умер в метро; его запись в дневнике оказалась провидческой: Куприн его пережил. Изредка появлялся у Куприных Николай Рощин, который так вспоминал последнюю встречу: