— Почему ты решил, что это именно волк? Будь он даже полуволком-полусобакой, мы бы заметили, как он рыщет вокруг лагеря!

— Так, ради всего святого, скажи, если это был не человек и не зверь, то кто же?

Внезапно сзади раздался пронзительный визг. Мы резко обернулись. В нескольких ярдах от нас на земле скорчилась женщина: нагая, колени расставлены, пальцы хищно протянуты к нам. Ей было не больше двадцати. Растрепанные волосы, тело, с головы до ног облепленное грязью, обвисшие груди, болезненно торчащие ребра, ручки-веревочки — и громадный раздутый яшвот. Кровь Господня, пусть в ее утробе окажутся черви, а не младенец!

Женщина уставила в меня грязный когтистый палец.

— А я тебя знаю. Ты — смерть, ты пришла меня мучить.

Она изо всей силы залепила рукой по собственной голове, словно пыталась вытряхнуть что-то из уха.

— Осмонд, только тихо. Быстро засыпь могилку, чтобы она не заметила. Я сам с ней разберусь.

Женщина встала на четвереньки.

— Не тронь меня, не тронь! — взвизгнула она.

— Я не за тобой. Как тебя звать?

Хитрая улыбка появилась на чумазом лице.

— Никогда не называй им своего имени, иначе они возьмут над тобой власть. Пока они не знают твоего имени, они не смогут тебя забрать. О, они всегда спрашивают мое имя, только не на такую напали, меня не проведешь.

Несчастная прижала ладошки ко рту, словно боялась проболтаться.

— Ты и раньше разговаривала со смертью?

Бедная дурочка задрала голову, провожая глазами шумную стайку грачей.

— Она хитрая, хочет меня надуть. Говорит разными голосами: то как птицы, то как дождь.

— Скажи мне: смерть, она большая?

Безумная снова стукнула себя по уху, затем подняла обе руки, соединила большие и указательные пальцы и, глядя на меня в образовавшиеся окружности, ответила:

— Ма-а-ленькая, как хрен собачий.

— В следующий раз, когда смерть придет за тобой, поймай и посади ее в эту клетку.

Дурочка склонила голову набок, затем осмелилась подползти ближе и сморщила нос, вдыхая незнакомый аромат:

— Как это?

— Чуешь запах? Смерть без ума от этого запаха. Как только она заползет внутрь, захлопни дверцу, и больше она тебя не потревожит.

Схватив клетку, женщина отползла на безопасное расстояние и принялась что-то тихонько напевать, ощупывая и обнюхивая подарок. На мое плечо легла чья-то рука.

— Не стоит кликать смерть без нужды, камлот, — сказал Родриго. — Она и так подобралась слишком близко.

— С клеткой бедняжке будет не так страшно. Пусть хоть это утешит дурочку.

Родриго улыбнулся, заставляя меня гадать, увижу ли я когда-нибудь снова его улыбку.

Мы оставили безумную с клеткой на кладбище и вернулись той же дорогой. По пути мы не разговаривали и не оборачивались, стремясь как можно скорее оставить позади страшное место.

Когда-то в этих опустевших домах со слепыми окнами играли и смеялись дети. Внезапно мне мучительно захотелось узнать, что сталось с моими детьми. Пережили они нынешнюю напасть? Сейчас сыновья уже взрослые и наверняка сами успели обзавестись потомством. Встретят меня на дороге — и не признают. Только бы они были живы! Почему все на этом свете так хрупко, так ненадежно? Перед глазами вставали окна и двери моего дома — с заколоченными ставнями и черными крестами. Если они умерли, есть ли где-нибудь на белом свете их могилы? Неужели Господь допустит, чтобы мои сыновья остались непогребенными?

Когда мы достигли последнего дома, чумазая кладбищенская дурочка на четвереньках выскочила на дорогу и остановилась прямо перед нами. В руке она держала половину окровавленной кроличьей тушки.

— Еда, — сказала она и протянула мясо. Затем положила его прямо в грязь на дорогу — как прежде я клетку — и отползла назад.

— Еда, — снова повторила она, — пусть смерть поест.

Осмонд схватил мою руку, словно и впрямь испугался, что я польщусь на угощение.

— Спасибо, но у нас хватает еды. Ешь сама.

Сквозь нечесаные космы дурочка бросила на меня лукавый взгляд, метнулась к подарку, одним движением содрала с кролика шкуру с мехом и жадно вонзила зубы в сырое окровавленное мясо.

Именно Наригорм привела нас в ложбины. Она позволила нам повернуть на север, позволила думать, будто наконец-то наше продвижение в нашей воле. С самого начала Наригорм знала, куда нас ведет. Теперь я в этом не сомневаюсь.

Ложбины лежали между деревьями и крохотными озерцами. В них не росла трава, только странные жесткие растения с красными мясистыми листьями, из-за которых ложбины издали казались кровавыми лужами. Однако, подойдя ближе, мы увидели, что они заполнены скелетами и черепами мелких зверьков: кроликов, полевок, лис и птиц. Кости хрустели под ногами. Судя по остаткам меха и мяса, некоторые животные погибли недавно, кости других выбелило солнце. Скелеты овцы и ягненка лежали рядком, между ними, словно лепестки, шелестели высохшие до прозрачности раковины улиток. Ложбины притягивали Наригорм. Она часами всматривалась в трупы и кости животных, силясь понять, что их сгубило.

Со смерти Сигнуса минули две недели, и с каждым днем Родриго все больше уходил в себя. Его не заботило, куда мы идем и зачем, и лишь после уговоров он нехотя соглашался сделать простейшую работу. Родриго не замечал даже малыша Карвина, словно боялся, что, привязавшись к кому-то, снова невольно станет причиной смерти дорогих ему людей.

После смерти Сигнуса изменился и Осмонд. Он и раньше был убежден, что нам следует идти к побережью, а теперь, как когда-то Зофиил, уверился, что спасти нас может только Ирландия. Продадим Ксанф, рассуждал он, а если надо будет, отработаем дорогу. Мои утверждения, что чума наверняка добралась и до Ирландии, Осмонд пропускал мимо ушей, ибо волк снова преследовал нас, а его Осмонд боялся больше чумы. Как и Зофиил, он цеплялся за идею, что только море способно нас защитить.

Весь мой опыт, все чувства твердили, что пришло время снова путешествовать в одиночку, но при мысли о том, что придется расстаться с Родриго, сердце обливалось кровью. Да и, сказать по правде, меня страшило одиночество. По крайней мере, мне удалось уговорить Осмонда повернуть к северу, что хоть немного утешало.

Однако нам не суждено было добраться до моря. Между морем и сушей под низкими серыми небесами лежало обширное пространство болот — непролазная топь, охранявшая залив Уош.

Озерки и ручьи, блестевшие в скудных лучах зимнего солнца, перемежались участками суши и зарослями тростника. Сухопутного пути к морю не было, а на лодке недолго было заплутать в этом лабиринте и угодить прямиком в трясину. Там и тут из болот поднимались острова. Некоторые были так велики, что на них помещались целые деревни, на других паслись стада овец. Резкий запах гниющих водорослей заглушал привычную вонь чумных трупов.