— Увы, я не в силах помириться с храмом даже ради твоего брата, — признал газур без раздражения.

Слуга довольно долго молчал, сосредоточенно вплетая жемчужины в волосы. Яоол тоже молчал, зная, что старый Соал старается исполнить сложное плетение без единой ошибки. И все равно получается криво, пальцы у него плохие, суставы опухают. Но отказать старику в праве исполнять дело, которое за ним уже два десятка лет? Нет уж, проще позвать иных слуг чуть позже и приказать переплести.

— Отчего я должен таскать на голове всякий блестящий мусор, привлекая внимание чаек? — возмутился газур. — Пусть девушки плетут косы. Решено, я составлю повеление.

— Сегодня с вас довольно и одежд не того цвета, — урезонил слуга. — Все газуры именуются жемчужным великолепием, такова ваша участь. О сиренах-то я начал, едва не забыл. Брат слышал от самого араави Роола: капля божья для тех, кто душой добр, тяжела. Яд голоса причиняет боль, но она хотя бы честна к наказанным. Мед же голоса сулит обман, искушение и грех, поэтому мед есть оружие зла. Тайное, коварное. Те, кого вам прислал ваш нынешний союзник, наполнены медом, как пузатые кувшины. Откуда вам знать, чей мед они берегут? У вас нет капли божьей. Отравят и обольстят.

— Я знаю силу голоса и ведаю предел его могуществу, — лениво отмахнулся газур. — Меня можно убить, но обольстить…

— Самонадеянный мальчишка.

— Кто бы еще мне это сказал, — порадовался газур, поймал руку слуги и покачал головой, убеждая не вплетать жемчуг. — Соал, я самый одинокий газур на свете. Мои сестры меня презирают, помня отношение отца. Моя жена мне отвратительна. Мои родители мертвы, и не старость отняла их у мира, но злоба и расчет. Я не смог отомстить за мать, поверив тебе и приняв то, что отцу не мстят. Но теперь я обязан рассчитаться с теми, кто виновен в худшем.

Слуга сел на ложе, сокрушенно развел руками и промолчал. Он был не согласен, но предпочел отказаться от возражений. У дверей едва слышно вздохнули, испросили разрешения говорить и сообщили о готовности утреннего стола. Газур еще немного посидел и приказал никого не звать, даже ваура тайного дела, пусть явится позже. Встал и двинулся к дверям. Соал зашаркал следом, провожая газура на малый балкон.

— Откушаешь со мной? — предложил Яоол.

— Чего уж там, запреты я нарушаю всякие, — хитро прищурился слуга, пристраиваясь у края стола. — Одним больше, велика ли беда…

— Я приказал готовить твое любимое, мясо барашка с грибами и никакой морской приправы, — гордо сообщил Яоол.

— Вся жизнь моя — вода, отчего бы не мечтать о суше? — Слуга едва слышно рассмеялся.

— Что скажешь о Граате?

Слуга удобнее прихватил ребро ягненка, старыми немногочисленными зубами впился в мякоть и взялся ее перетирать, щурясь от удовольствия. Газур мысленно напомнил себе: надо похвалить повара, мягкое мясо, как и было велено.

— Лодки храма ушли на Итоозу, я сам на борту первой видел энэи Боу. Они проведут полное дознание. Граат — полезный Древу человек и ничуть не злодей, — буркнул Соал и снова взялся за еду.

— Да, Итооза…

Газур поскучнел и задумался. Слуга умудрялся говорить такое, за что иных бы немедленно навсегда отослали вон из дворца, да еще и приказали вауру тайного дела порыться в делах родни. Увы, у Соала нет родни. Отец следил за тем, чтобы пловцы дворца не могли польститься на соблазны: выбирая неоткупленных или должников, его вауры сразу принимали меры. Чем меньше у слуги своих дел и мыслей, тем полезнее он хозяину. Тем надежнее его служба… Яоол с отвращением осмотрел стол, есть расхотелось окончательно. Мысли отравляли куда сильнее яда голосов. Пройдоху араави на островах ценят и любят, ему служат верно, даже сохранив право на собственные мысли и желания. Уже который год на Гоотро, в стенах главной обители, у Яоола нет ни одного действительно надежного человека, близкого к владыке. Да и прежде при Граате во внутренний круг лазутчики проникали очень редко. Нет и тени надежды сковырнуть владыку легко и быстро. Хотя долг крови требует возмездия. Что остается? Все то же: Яоол, тень наследника, выдрал жемчужный жезл из рук мужа сестры, не имея еще силы и пользуясь чужим влиянием. Он расплатился за услугу сполна, позволив вору воровать. До поры. Теперь приходится возлагать надежды на подлеца, оказывать поддержку и осознавать всю тонкость грани между уступкой и угрозой своему влиянию, а то и свободе воли. Сирены отступника Гооза сильны, но кому они служат? Соал задал тот самый вопрос, ответа на который у повелителя нет.

Слуга закашлялся, дернулся — и газур замер, не смея обернуться. Голова сделалась едина с шеей, она была кедровой балкой и не желала совершать никаких движений. Яоол прикрыл глаза и так, в темноте, повернулся всем телом. Он знал, что именно увидит. Он сам заказал мясо и нарушил правило, заведенное отцом: не сообщать о своем предпочтении в выборе блюд с вечера. Слишком многие узнают и успеют…

Старый слуга щупал горло, лицо его все больше бледнело, толстые тусклые ногти казались синими изнутри. Яоол всмотрелся, подхватил слугу под спину, проверил веки. Лихорадочно ощупал поясной карман, схватил со стола нож и разжал сведенные зубы, едва не сломав гнилой, в нижней челюсти. Если яд распознан верно, нужный порошок еще мог помочь. Яоол высыпал весь запас, запрокинул голову старика, опустился на ковер и замер, всматриваясь в широкие пустые зрачки. Даже лучший лекарь теперь ничего не изменит, газур это знал.

— Я не имею права быть слабым, отец был прав, — тихо приказал себе Яоол. — Думай, зачем сделали? Для меня, молодого и здорового, не смертельно, я бы многое забыл, очнувшись, и поверил, что всего-то подавился костью… Я поверил бы? Не знаю… Соал должен был теперь идти на пристань, я зол с утра, и такой я всегда выхожу на балкон один. Я отослал ваура и слуг…

Яоол вздрогнул, быстро подхватил старого слугу на руки и перенес в нишу у стены, оставил там, в незаметном от входа месте, вернулся к столу, с сомнением глянул на мясо, нехотя вымазал руки в остывшем соусе и провел пальцем по губам. Сел на прежнее место, расслабился и позволил телу сползти на пол. Со стуком, болью и неизбежными ушибами… Руку газур устроил точно так, как Соал — у горла, оттягивая ворот. Вооружить вторую руку газур решил лишь тем, что могло потребоваться в самом крайнем и невероятном случае.

Он лежал, ощущая, как затекает тело, как сердце рвет боль: Соал нуждается в помощи, он последний, с кем можно хотя бы поговорить, он нужен и дорог… И он лежит, умирает в нише, пока газур использует случай во благо себе, прикрываясь высокими целями — благополучием всего Древа.

Легкие шаги отчетливо слышались уху, прижатому к полу. Некто крадучись проник на балкон, вплотную приблизился и снова ушел. Вернулся не один, газур четко слышал движение двух человек и едва сдерживался, чтобы не раскрыть глаза.

— Он не пострадает? — донесся всхлипывающий, жалкий голос жены. — Он… Он для меня все. Он сказал… наша семья не может потерять все!

Ответа Яоол не разобрал, всей кожей уловив колющие, отвратительно мелкие и плотные мурашки. Яд звучания лишь краем задел его, излитый в чужое сознание. Газури захрипела, пошатнулась и тихо сползла на пол, ее тело придерживали — в этом Яоол не усомнился ни на миг.